поноску – отличнейший кусочек жаркого, грациозно держа его в зубах и не отведав даже малости, пока твой хозяин не кивнул, разрешая тебе полакомиться жарким!

– А скажи-ка мне, любезный Мурр, – осведомился Понто, – что произошло потом?

– Потом, – ответил я, – они оба, твой хозяин и маэстро Абрагам, превозносили тебя до небес и презентовали тебе полную тарелку жаркого, каковую ты и опустошил с завидным аппетитом.

– Стало быть, драгоценнейший ты мой котик, – продолжал Понто, – допускаешь ли ты, что ежели бы, доставляя поноску, я съел хотя бы крохотный ломтик мяса, то получил бы потом такую солидную порцию, да и вообще еще вопрос, получил ли бы я жаркое вообще? Учись, о неопытный юноша, что не следует бояться малых жертв, ежели хочешь добиться ощутительных выгод! Меня удивляет, что при всей твоей начитанности ты не знаешь, что это значит – жертвовать малым в надежде на большее. Положа лапу на сердце, откровенно признаюсь тебе, что если бы где-нибудь, в каком-нибудь уединенном уголке обнаружилась бы в нерушимой целости большая порция вкусного жаркого, то я прикончил бы ее, нисколько не колеблясь и не ожидая, разрешит ли мне хозяин приступить к трапезе, если бы, конечно, мне удалось совершить это, ускользнув от внимания посторонних. Но это уже в порядке вещей, что в уединенном уголке мы ведем себя совершенно иначе, чем в общественном месте. Кроме того, существует также принцип, основанный на глубочайшем знании света, согласно каковому принципу необыкновенно полезно и выгодно быть честным и порядочным в мелочах!

Я некоторое время молчал, размышляя о принципах, провозглашенных пуделем Понто. Мне вспомнилось где-то вычитанное положение, согласно которому каждый должен поступать так, чтобы его поступки могли считаться общим принципом, или же, другими словами, так, как бы он хотел, чтобы все поступали с ним самим. Увы, я старался согласовать эти принципы с житейской мудростью Понто! И тут меня вдруг осенило: а что если вся дружба, проявляемая по отношению ко мне пуделем Понто в эту минуту, идет мне вовсе во вред; а что ежели все его заигрывания со мной направлены к одной-единственной цели – его же собственной выгоде? Все эти соображения я ему тут же и высказал, нисколько не чинясь.

– Ах, какой шутник! – смеясь воскликнул Понто. – О тебе вообще речи нет. Ты для меня столь же бесполезен, сколь и безвреден! Я не завидую твоей напыщенной учености, мы с тобой действуем в разных сферах, ну а если ты в каком-нибудь случае и решился бы проявить по отношению ко мне хотя бы тень враждебности, то учти, милый, что я превосхожу тебя силой и ловкостью. Стоит мне прыгнуть разок да впиться тебе зубами в горло – а они у меня острые-преострые, – и тебе, дорогой, аминь!

Меня охватил страх перед моим собственным другом, и этот страх еще больше усилился, когда какой-то довольно крупный черный пудель любезно поздоровался с моим Понто, как это принято у собачьего племени, и оба они, взирая на меня горящими глазами, стали тихонько шушукаться о чем-то.

Я прижал уши и бочком-бочком собирался уже было ретироваться подобру-поздорову, но Понто, расставшись вскоре с черным пуделем, вновь подскочил ко мне, восклицая: «Ну идем же, идем же, дружок!»

– О великое небо! – вопросил я, пораженный. – Кто был этот маститый господин, быть может обладающий столь же глубокой житейской мудростью, как и ты?

– Мне кажется почему-то, – возразил Понто, – что ты боишься моего достойного дядюшки – пуделя Скарамуша. Довольно и того, что ты – кот, так неужели ты хочешь прослыть еще зайцем?

– Но почему, – сказал я, – дядюшка бросил на меня такие искрящиеся, пылающие взгляды и о чем это вы так таинственно, так подозрительно шептались?

– Не стану скрывать, милый мой Мурр, – ответил Понто, – что мой престарелый дядюшка немножко ворчун и, как обыкновенно бывает с такими стариками, отдает дань старинным предрассудкам. Дядюшка Скарамуш удивился, что мы идем вместе, поскольку мы с тобой не одного круга и сословные предрассудки возбраняют нам какое бы то ни было сближение. Я заверил его, что ты юноша весьма образованный и благовоспитанный, премилого нрава и большой забавник. Дядюшка Скарамуш сказал мне на это, что я вправе время от времени беседовать с тобой наедине, но чтобы я не отважился, боже меня упаси, привести тебя с собой на ассамблею пуделей, поскольку ты никогда, никогда не дорастешь до них, ну хотя бы потому, что у тебя такие маленькие уши… Они, эти уши, несомненно выдают твое низкое происхождение, а посему отважные длинноухие пуделя считают подобные уши чем-то абсолютно непристойным. Я поклялся поступать так, как он меня просил.

Если бы я уже тогда что-нибудь знал о своем великом предке, о Коте в сапогах, который занимал высочайшие посты и вообще был блистательным сановником, о Коте в сапогах, друге-приятеле самого короля Готлиба, то я весьма легко доказал бы своему другу пуделю Понто, что любая ассамблея пуделей могла бы только гордиться присутствием на ней потомка столь знатного рода, однако, поскольку я в описываемое время еще не вполне вышел из тьмы невежества, мне пришлось скрепя сердце стерпеть то, что оба они, Скарамуш и Понто, считали невозможным быть со мною на равной ноге. Мы пошли дальше. Тут же перед нами шел какой-то молодой человек. С громким возгласом радости он отступил столь внезапно, что сильно изувечил бы меня, если бы я не отскочил в сторону. Так же громко воскликнул другой молодой человек, шедший в противоположном направлении. Оба бросились друг к другу в объятья, как друзья-приятели, которые давно не виделись, после чего некоторое время шли, взявшись за руки, перед нами, пока не остановились и столь же нежно не попрощались и не разошлись потом в разные стороны. Тот, который шел перед нами, долго глядел вслед другу, а потом быстро исчез в подъезде какого-то дома. Понто остановился, я тоже. Затем в верхнем этаже дома, в который только что вошел молодой человек, раскрылось окно. Из него выглянула прехорошенькая девушка, а за ней стоял тот самый молодой человек, и они очень смеялись, глядя вслед приятелю, с которым молодой человек расстался с минуту назад. Понто взглянул вверх и проворчал сквозь зубы нечто непонятное для меня.

– Отчего ты задержался, дражайший Понто? – спросил я. – Пойдем-ка лучше дальше.

Но Понто не обращал на меня ни малейшего внимания. Только некоторое время спустя он внезапно тряхнул головой и молча двинулся в дальнейший путь.

– Мой милый Мурр, – сказал он, когда мы дошли до красивой площади, украшенной статуями и обсаженной деревьями, – давай-ка