Франции (французы испытали свою первую атомную бомбу в 1960 г.) с ядерной стратегией США и Великобритании: вместо этого небольшие французские силы de frappe были предназначены для "обороны на всех направлениях", с очевидной целью вызвать беспокойство как противников, так и союзников. Он наложил вето на вступление Великобритании в Европейское экономическое сообщество, тем самым унизив близкого американского союзника и отбросив движение к европейской интеграции как минимум на десятилетие назад. Он пытался убедить стареющего Аденауэра ослабить связи Западной Германии с НАТО, утверждая, что на американцев нельзя положиться в противостоянии советскому давлению на Берлин. Затем он провозгласил видение Европы, которая должна простираться "от Атлантики до Урала": где в этом случае окажутся американцы или, тем более, западные немцы, оставалось неясным. В 1964 г. де Голль предоставил дипломатическое признание Китаю Мао Цзэдуна, при этом яростно критикуя американскую эскалацию во Вьетнаме. А в 1966 г. он полностью вывел Францию из военного сотрудничества с альянсом НАТО, заставив перенести штаб-квартиру НАТО из Парижа в Брюссель, а также вывести американские войска из страны, которую они помогали освобождать во Второй мировой войне. Президент Джонсон приказал своему госсекретарю Дину Раску спросить де Голля: "Вы хотите, чтобы мы вывезли из Франции и американские кладбища?".

Реакция Вашингтона на эти провокации по всем пунктам была неэффективной. Де Голль отвергал неоднократные попытки примирения, оставаясь невосприимчивым к давлению: он проницательно рассчитал, что может отстранить Францию от НАТО, но что США и другие союзники не могут отстраниться от необходимости защищать Францию. Он был абсолютным халявщиком, "крайне эгоцентричным" лидером "с приступами мании величия", как выразился один американский дипломат, который приветствовал конфронтацию с Соединенными Штатами как способ вернуть Франции статус великой державы. В конечном итоге, заключил Джонсон, Соединенные Штаты ничего не могут сделать: им придется просто смириться с де Голлем. "Мы действительно не можем контролировать их внешнюю политику", - сказал президенту в 1964 г. сенатор Ричард Рассел. "Верно, - признал Джонсон, - никакого".

Однако трудности американцев в отношениях с де Голлем меркли по сравнению с теми, с которыми столкнулся Хрущев, пытаясь управлять Мао Цзэдуном. Истоки китайско-советской напряженности лежали, во-первых, в давней враждебности между Россией и Китаем, которую приверженность общей идеологии преодолела лишь частично: Хрущев и Мао обладали всеми инстинктами и предрассудками националистов, какими бы коммунистами они ни были. Наследие Сталина также создавало проблемы. Мао защитил мертвого диктатора, когда Хрущев напал на него в 1956 г., но китайский лидер также культивировал и часто демонстрировал свою память о каждой обиде, оскорблении, нанесенном Сталиным. Сталин как будто стал для Мао инструментом, который можно было использовать, когда это было необходимо для укрепления собственного авторитета, но и отвергать, когда это требовалось для того, чтобы сослаться на опасность советской гегемонии. В то же время Мао относился к Хрущеву как к поверхностному новичку, не упуская ни одной возможности сбить его с толку мелкими унижениями, загадочными высказываниями и завуалированными провокациями. Хрущев "никогда не мог быть уверен, что Мао имеет в виду". . . Я верил в него, а он играл со мной".

Мао поступал так, по крайней мере, отчасти потому, что развязывание ссор за рубежом - как с противниками, так и с союзниками - было способом поддержания единства внутри страны, что было одним из главных приоритетов в ходе реализации программы "Великий скачок вперед". Это было одной из причин второго кризиса на шельфовых островах, поставившего Китай на грань войны с США летом 1958 года. Но к тому времени Мао уже выбрал самостоятельную борьбу с Советским Союзом. Русские совершили ошибку, предложив построить на китайском побережье длинноволновую радиостанцию и создать совместную китайско-советскую флотилию подводных лодок. Мао яростно ответил на это. "Никогда нельзя доверять китайцам!" - жаловался он советскому послу. С таким же успехом Москва могла бы потребовать совместного владения "нашей армией, флотом, ВВС, промышленностью, сельским хозяйством, культурой, образованием. . . . Имея несколько атомных бомб, вы думаете, что в состоянии контролировать нас".

Когда Хрущев поспешил в Пекин, чтобы попытаться сгладить ситуацию, Мао обвинил его в том, что он утратил революционное преимущество. "У нас есть очевидное преимущество перед нашими врагами", - сказал ему Мао, уже поставивший в невыгодное положение плохо владеющего водой Хрущева, приняв его в плавательном бассейне. "Все, что вам нужно сделать, - это спровоцировать американцев на военные действия, и я дам вам столько дивизий, сколько вам нужно, чтобы разгромить их". Пытаясь удержаться на плаву, Хрущев пытался объяснить, "что одна-две ракеты могут превратить в пыль все дивизии в Китае". Но Мао "даже не стал слушать мои доводы и, очевидно, счел меня трусом".

Нарушая логику баланса сил в международной системе, Мао стремился к равновесию иного рода: мир, полный опасностей, будь то со стороны США, Советского Союза или обеих стран, мог бы минимизировать риск того, что соперники внутри Китая могут бросить вызов его правлению. Эта стратегия блестяще удалась. Несмотря на беспрецедентную в современной истории степень бесхозяйственности - если можно так охарактеризовать политику, в результате которой так много его соотечественников погибло от голода во время "Большого скачка", - Мао выжил в качестве "великого рулевого" Китая. Не выжил китайско-советский союз, который, по мнению Мао, изжил свою полезность. Хрущев, опасаясь последствий, отчаянно пытался восстановить его вплоть до своего смещения в 1964 г., несмотря на неоднократные оскорбления, отповеди и даже случаи сознательного саботажа со стороны Мао. Но в конце концов даже он вынужден был откровенно признать, что "все труднее и труднее смотреть на Китай восторженными и невинными глазами ребенка".

Как же так получилось, что де Голль и Мао, лидеры средних держав, смогли так обойтись со сверхдержавами? Почему традиционные формы силы - военная мощь, экономический потенциал, географический охват - оказались в этой ситуации бесполезными? Отчасти ответ связан с новым типом балансировки сил, который здесь имел место: стратегия де Голля "оборона по всем направлениям" не сильно отличалась от стратегии Мао "наступление по всем направлениям". И тот, и другой видели в неповиновении внешнему авторитету способ повысить собственную внутреннюю легитимность. Оба стремились восстановить национальное самоуважение: для этого, по их мнению, требовалось оттопыривать носы и даже кусать руки, которые раньше давали пищу и другие средства к существованию.

Частично ответ также связан с исчезновением страха. К 1960-м годам Франция и Китай стали настолько сильны в рамках своих союзов, что уже не испытывали той неуверенности, которая заставила их изначально искать такие союзы. И в Североатлантическом договоре 1949 года, и в Китайско-советском договоре 1950 года