— Молодцы, очень хорошо потрудились, по-гагановски!

Валентина Гаганова, если кто помнит, была в ту пору известна не меньше, чем Юрий Гагарин. Она работала на том же текстильном предприятии, где в молодости трудилась нынешняя дама из Президиума ЦК. Добившись успеха, Гаганова перешла из передовой бригады в отстающую и сделала ее бригадой коммунистического труда. Развернулось целое движение, во всех отраслях передовики стали переходить в отстающие бригады. Гагановой присвоили звание Героя Соцтруда и избрали делегатом на XXII съезд КПСС.

— Ну что, товарищи, — произнесла землячка Гагановой, — давайте проведем обсуждение…

Вот как бог свят — не запомнил Вредлинский почти ничего из того, что говорилось по ходу обсуждения спектакля, поскольку весь этот период находился в каком-то полуконтуженном состоянии. И не потому, что боялся чего-то. Нет, страх уже прошел, и все выступающие только хвалили его и режиссера. Вредлинский просто-напросто был оглушен происшедшим на его глазах чудом.

Серьезные, немолодые, весьма искушенные в жизни люди, ответственные работники и деятели культуры, с умным видом рассуждали о том, насколько глубокие социально-нравственные проблемы поднял молодой драматург, как хорошо он знает трудовые будни ударных строек, как смело критикует косность и бюрократию, пережитки сталинизма и культа личности. Даже разгромленную антипартийную группу Молотова, Кагановича, Маленкова и примкнувшего к ним Шипилова зачем-то вспомнили. А как они говорили о тех персонажах, которых еще месяц назад не существовало, потому что Вредлинский их еще не придумал?! Как о живых людях!

Режиссера почему-то хвалили меньше, возможно, потому, что от него и не ждали другого спектакля. Он тоже похваливал драматургию пьесы, утверждая, ему в руки пришел настоящий алмаз, а он лишь немного подправил огранку. Впрочем, потом, уже после того, как высокие гости сели в «ЗИСы-110» и укатили, пожелав коллективу театра творческих успехов, маститый вроде бы ни к селу ни к городу рассказал случай, произошедший с ним в 1920 году. Тогда член Военного совета 1-й Конной армии товарищ Ворошилов приказал ему, режиссеру конармейского фронтового театра, за трое суток поставить спектакль по пьесе, написанной неким комиссаром. Когда режиссер начал говорить, что это невозможно, Климент Ефремыч сказал: «Через трое суток наступаем на Киев. Мне нужно, чтоб бойцы прониклись революционным духом. Так что невыполнение приказа в срок буду считать саботажем!»

— И вы успели? — мгновенно догадавшись, на что намекает режиссер, спросил Эмиль.

— Я же перед вами! — улыбнулся старик. — Впрочем, панов из Киева мы действительно выбили…

Дальше все стало совсем хорошо и просто. Прошла премьера, на которую Вредлинский явился уже в новом костюме. При посредничестве Манулова костюм ему пошили в каком-то спецателье. Были аплодисменты, цветы, а после — шампанское. Пьесу начали ставить в других театрах, и в Москве, и в Ленинграде, и в областях. Пришли деньги, даже не пять тысяч, как обещал Пашка, а намного больше. Кинорежиссер со всесоюзной известностью предложил переделать пьесу в сценарий, и через год на экран вышел фильм. Посыпались и другие предложения сочинить то-то и то-то на производственную тему… В общем, Эмиль Владиславович действительно раскрутился. Его приняли и в Союз писателей, и в Союз кинематографистов, и в ВТО. Появились пятикомнатная квартира, дача в Переделкине, машины: сперва 21-я «Волга», потом — 24-я. Приняли в партию — хотя Вредлинский туда особо не рвался. Немало поездил: и по Союзу, и по соцстранам, и в развивающихся побывал, и даже в капиталистических некоторых. И одиночество кончилось: на известность и деньги женщины летели, как бабочки на огонь. Теперь уже Вредлинский мог выбирать, и не из уродин, а из красавиц. Впрочем, женился он довольно поздно, а до того вел, так сказать, «нерегулярную жизнь». Так продолжалось до тех пор, пока все тот же Манулов не свел его с Александрой.

Это было уже в семьдесят третьем году.

В том же 1974-м, осенью, спустя год после того, как отгремела четвертая арабо-израильская война, Манулов совершенно неожиданно приехал к Эмилю на дачу и сообщил Вредлинскому, что покидает «совок» и отправляется на Землю Обетованную. По какому-то удивительному, мистическому совпадению это случилось ровно через 13 лет после того, как звонок Манулова открыл перед Вредлинским путь к славе, — 8 октября. Эту дату Вредлинский тоже запомнил на всю жизнь, но уже совсем по другим причинам. И разговор тогда вышел совсем другой.

— Слушай, Паша, — изумился Вредлинский, — разве ты еврей? Насколько я помню, по паспорту ты был русский!

— Увы, — вздохнул Манулов, — в этой стране бьют не по паспорту, а по физиономии…

— Тебя где-то ударили?

— Замнем для ясности. Завтра у меня самолет до Вены, а оттуда — до Бен-Гуриона. Ты лучше скажи, прислать тебе вызов?

— Зачем? Мне никто не предлагает пожевать свиного уха.

— Это потому, что ты больше похож на поляка, чем на еврея. Учти, когда я уеду, у тебя возникнет много проблем.

— Почему?

— Не знаю, — нехорошо осклабился Павел Николаевич, — предчувствие такое. Учти, я два раза не предлагаю…

Эмиль Владиславович почувствовал явную тревогу. Действительно, все, что предрекал Пашка, обычно сбывалось.

— Вспомни, как ты стал человеком? — увидев, что посеял беспокойство в душе у приятеля, прищурился Паша. — Если б ты тогда не согласился или не смог выполнить халтурку, то жил бы сейчас на 120 рэ в месяц, ну, может быть, на полтораста. И все, что у тебя есть сейчас, — это плоды той самой халтурки. Ты попал в обойму, понимаешь? И только потому, что слушался верного друга Пашу. Не передумал еще насчет вызова?

— Ну, Павлуша, — проблеял Вредлинский, — пойми меня! Куда я от всего этого? От дачи, машин, ковров, мебели? Как все это распродам? Жена ведь уже в положении. И потом, она русская, значит, детей моих не признают евреями. Чужая страна, война, террористы… Срываться с места неведомо куда? Я ни иврита, ни идиша не знаю, по-английски практически тоже ни бум-бум. .

— Вот это все, — Манулов сделал жутко широкий жест, будто обнимал не только дачу Вредлинского, но и всю территорию СССР, — дерьмо собачье. Помнишь, как ты считал, что у тебя есть костюм и ботинки, когда таскал пиджачишко за 80 рублей и зарайские мокасины за десятку? Тебе было жалко их выбрасывать и надевать настоящие вещи?

— Нет, не жалко! — неожиданно для самого себя окрысился Вредлинский. — Но тогда я сначала получил новые вещи, а потом выкинул старые. Сейчас ты предлагаешь сделать наоборот, и я не хочу оставаться без штанов. Бросать участок в 30 соток, дом в два этажа… Я еще не сошел с ума!

— Не смешите мою задницу, мосье Вредлинский! — презрительно произнес Пашка.

— Это не дом, а халупа, понял? В Штатах не всякий ниггер такую драную деревяшку купит!

— При чем тут Штаты? Ты ж вроде в Израиль намыливался?