Впрочем, теперь эти чувства несколько притупились, и Лена хорошо знала тому причину. В те дни, когда, покинув дом после очередного скандала, отец подолгу пропадал где-то, воображение рисовало ей картины его сиротливых скитаний, в которых он всегда представлялся одиноким, неустроенным, возможно – голодным, без приюта и теплого крова над головой. Он просто обязан был тосковать, страдать и мучиться от разлуки с ней, единственным на всем белом свете родным человеком – дочерью. Но выходило, что все это было совершенно не так. Он вероломно нежился в объятиях молодой возлюбленной, наслаждаясь ее заботами и лаской. Размышляя таким образом, Лена вдруг обнаружила, что мозг ее одновременно извлекает из памяти и тщательно анализирует последние домашние скандалы, после которых отец исчезал все чаще и на более длительные сроки. Ей показалось, что не всегда инициатором их была мать, напротив, вспоминались незначительные вроде, но, как теперь выяснялось, существенные подробности, из которых следовало, что отец сам шел на столкновение, умело подогревая без того скверный, скандальный и упрямый нрав жены. Теперь Лена была уже абсолютно уверена: это было именно так. Обида горячей волной захлестнула ее душу. На мать она не обижалась никогда, с раннего детства привыкнув к ее крутому нраву и не рассчитывая на иное к себе отношение. Но отец! Это было совершенно другое дело. Лена впервые четко осознала и сформулировала для себя эту мысль: он променял ее на красивую молодую женщину, укравшую его любовь и его душу. Лена уже не помнила о том, что в любое время может появиться мать с ее непредсказуемой реакцией – какое значение имели привычные вопли и даже побои по сравнению с тем страшным горем, что вдруг пришло в ее жизнь. Она заплакала, сначала тихо и бесшумно, но постепенно рыдания ее становились все сильнее, хрупкое тельце сотрясали судороги, и она вжимала голову в подушку, боясь, что не сумеет совладать с собой и тогда из груди вырвется страшный крик, который пока клокотал внутри, отчаянно порываясь во внешний мир.

В доме тем временем стояла странная, непривычная тишина. Обычно, уличив отца в совершении очередного неблаговидного поступка, мать начинала немедленно обзванивать своих многочисленных подруг и приятельниц, родственников отца, а за компанию – и свою родню, и громко, так что слышно было во всем доме, посвящать их в подробности «очередной его мерзости», вспоминая при этом все прегрешения отца, едва ли не с первых дней их супружества. Теперь же она подозрительно затихла. Когда рыдания немного отпустили Лену и она вновь обрела способность реагировать на окружающую действительность, это обстоятельство сначала удивило, а потом испугало ее. С матерью явно творилось что-то неладное. Лена поднялась со своего лежбища и, на цыпочках подойдя к двери, прислушалась: в доме царила абсолютная, мертвая тишина. Сердце в груди Лены заколотилось сильнее, а буйное и болезненное воображение услужливо подбрасывало картины одна страшнее другой. Матери Лена уже не боялась, ее пугало то, что могло случиться с ней. Осторожно повернув ключ в замке, она медленно отворила дверь и снова напряженно прислушалась. Тишина в доме была почти оглушительной: не слышно было телевизора, который мать почти никогда не выключала, и далее привычного сопения и возни ее любимого шарпея не доносилось снизу. Лена крадучись спустилась по лестнице и, стараясь производить как можно меньше шума, обследовала все помещения первого этажа – от кухни до заднего крыльца, ведущего в сад и обычно закрытого наглухо. Матери нигде не было, хотя большинство времени она проводила в гостиной или на кухне. Собака, правда, была на месте, но пес, словно проникшись общим настроением, воцарившимся в доме, неподвижно лежал на своем коврике и даже при появлении хозяйки остался недвижим, лишь слабо шевельнул хвостом и уставился на Лену затравленным взглядом, исполненным тоскливого недоумения. Тревога и испуг Лены возрастали с каждой минутой, ноги стали ватными, а руки и все тело покрылись противной липкой пленкой холодного пота, обратный путь по лестнице дался ей с трудом. Из-за двери материнской спальни не доносилось ни звука, к тому же там было темно, по крайней мере, наружу не пробивалось даже искорки света. С замирающим сердцем Лена осторожно взялась за ручку двери, и та поддалась неожиданно легко и бесшумно. Из темноты спальни повеяло прохладой и слабым запахом каких-то лекарств или трав (мать постоянно от чего-то лечилась или просто очищала организм от шлаков при помощи различных настоев, таблеток и микстур), однако и там царила абсолютная тишина. Сколько ни вслушивалась Лена в прохладную темень, ей не удалось расслышать ничего: ни дыхания матери, ни шороха занавесок на открытом окне, ни даже тиканья будильника, который – она точно знала! – всегда стоит в изголовье кровати. Глаза ее тем временем привыкли к темноте, и тогда стало очевидно: матери в спальне нет. Это открытие повергло Лену уже в совершенный ужас, все более она проникалась сознанием, что в доме творится что-то сверхъестественное, необъяснимое и жуткое. Она беспомощно оглянулась вокруг, но привычная обстановка родного дома показалась вдруг чужой, незнакомой, таящей в себе скрытую до поры опасность. Скованная страхом, Лена застыла на месте, не в силах пошевельнуться и издать хоть какой-нибудь звук, иначе она наверняка закричала бы громко и испуганно, как в детстве.

Однако в эту самую минуту глаза ее натолкнулись на тонкую полоску света, пробивающуюся из-под другой двери, также выходящей в коридор. Самое странное и страшное одновременно было то, что эта дверь вела в кабинет отца.

Несколько минут Лена оставалась стоять неподвижно, силясь осмыслить происходящее, чувствуя, как крупные капли холодного пота медленно катятся по телу и по лицу, и совершенно не понимая, что следует делать дальше. «Беги! – отчаянно кричал кто – то внутри нее, но там лее находился еще некто, который, напротив, настойчиво требовал: – Иди и немедленно выясни, что там происходит!» Он в итоге и оказался сильнее, заставив ее сдвинуться с места и, медленно, словно в забытьи, переставляя ноги, направиться в сторону кабинета. Первый по-прежнему кричал отчаянно, пытаясь остановить се, но она уже упрямо двигалась по коридору и через несколько секунд оказалась у заветной двери, самой любимой ею двери в их большом, по-казенному неуютном доме. Б кабинете было тихо, но, прислушавшись, она все же расслышала чье-то дыхание и тихий шелест каких-то бумаг. На секунду ей в голову пришла сумасшедшая радостная догадка: что, если, пока она рыдала и предавалась скорбным размышлениям, ничего не замечая вокруг, отец неожиданно вернулся домой и теперь просто работает в своем кабинете, разбирая поступившую из приемной дневную почту, изучая документы или просто пролистывая свежую прессу? А мать? Ну, мать просто укатила к одной из подруг или отправилась в загородный клубный ресторан, расположенный неподалеку в одной из бывших государственных дач, выкупленной и переоборудованной отцом и его компаньоном под ресторан, с кем-нибудь поужинать или просто выпить кофе, чтобы развеять тоску и дурное настроение. Такое с ней иногда случалось. С одной стороны, Лена понимала всю абсурдность своего предположения: вернувшись, отец всегда заходил к ней, а если дверь была закрыта, шутливо скребся снаружи и, называя дочь котенком, просил пустить в теремок. Но ей так хотелось, чтобы это было правдой, что она почти поверила в реальность такого поворота событий. И тем не менее дверь в кабинет Лена приоткрыла осторожно и почти бесшумно – слава Богу, все, вплоть до мельчайших, особенности этой двери она знала наизусть.