- Да как же они вставят, когда им ещё самим лет по пять-шесть!

- Не волнуйся: вставили. Я сама не знаю как, но помню это ощущение – горячий, жгучий кусок плоти входит прямо в тебя, внутрь… Правда особо не трахали – в смысле не было сильных телодвижений, толчков, криков и экстазов… Помню, первая Ленка – горячий мокрый лобок трётся прямо там, так и напирает… потом другие… Потом Машку поставили, а мы все её того… Потом Ленку, потом мальчиков…

- Что же они тоже друг другу всовывали?!

- А ты как думала! Они же сразу согласились. И мы тоже тёрлись об их попки.

- Ну и кошмар. Мне кажется, Ксю, что ты приукрашиваешь…

- То есть вру, ты хочешь сказать. Мне нет интереса тебя убеждать. О таких вещах вообще…

- Я понимаю, Ксю, но…

- Чем тебе доказать? – ты не веришь, что я могу засунуть 5.6? Сейчас я принесу этот флакон…

- Причём здесь это?

- В диаметре, дочка, 5, 6! Никаких конусов. Шесть уже не получится никак, 5 и 7 не получится, а 5 и 6, хоть и с очень большим трудом, влезет! Человеческие возможности безграничны, главное – тренировка, работа над собой… самосовершенствование, саморасширение!..

Светка ёрзала на стуле, ища удобное положение, сжимала мышцы живота - даже морщилась, на секунду делая кислое лицо, - делая беззвучными причинённые искусственным вмешательством телесные процессы.

- Знаешь, Ксю…

- Знаю! Пошла куда подальше!

- Ксю, я хочу…

- Пошла на хуй, вон отсюда. Убирайся на хуй отсюда, иначе убью, блядь, или выебу, падаль! Ёбаный психолог, девочка-мажор! Наркоманка хуева несчастная!

- Ксю, мне очень жаль…

- А мне – ни капли, и всем расскажу, как Светочка Кутихина, отличница расфуфыренная, свою жопу подставляла, половинки раздирала! Обосралась вся, аж в чужих трусах ушла! За один удар бляшкой сосаться кидалась, в любви прзнавалась, слюнявилась…

- Мне очень стыдно, Ксения, но я не могу пока уйти.

- Ах вот мы как заговорили! Что ты подумала, а? Самоубийство, да?!

- Нет…

- Да! Иди, иди.

- Ну и пойду. Ладно, Ксю, надо правда идти…

- Не уходи!

Она бросилась на колени, обнимая ноги подруги.

- Ну, Ксюх, ну хватит… Хватит всей этой комедии… Мне надо домой… Если ты… будешь говорить об этом… то, что вчера… я… я… так не могу, не буду вообще с тобой… общаться…

- Может ты хочешь сказать: трахаться, а?! «Общаться» – блядь, что за слово?!!

- Извини, Ксю, я пойду… Я думаю, тебе… впрочем, как хочешь… Мне жаль, пока.

- А мне как быть?! Как же мне-то?! В рот! Я хуею, я совсем охуею, Светка, блядь!

- Ну, не знаю… Держись… Найди себе какого-нибудь извращенца, партнёра… или партнёршу… Тебе вообще чего надо?.. А, знаю, извини… Как-нибудь пересиль себя, завяжи…

- ?!? – Хватается пальцами за глаза, тискает, трёт их, закрывая ладонями перекошенное гримасой лицо.

- …Я не в том смысле! Просто…

- Иди, мне порпа в ванную, а то мамаша щас придёт. Новый рекорд, каких ещё не видел мир!

Светка обувалась, нагнувшись, Ксю шлёпнула её по заду – как и вчера, как будто ничего и не было!..

- Может всё же тебе тоже?

- Дай мне слово. – Уже открывает дверь.

- Да не буду я, дурочка.

- Я в тебя верю. Поверь, в мире есть вещи и получше…

- И побольше! – и мне не терпится их заполучить…

Она ушла.

Ксю распахнула дверь – уходит по коридору – хотелось её вернуть, снова сделать с ней…

Только к обеду мы выбрались из квартиры, была самая страшная жара, я шёл в библиотеку переделывать реферат и писать дипломную работу. О.Ф. шёл за мной в надежде выпить пива за мой счёт. Последнего от всей квартплаты осталось почти ничего, и хотя бы это последнее я не очень хотел тратить на выпивку. Вернее, безумно хотел, но скреплял себя силой воли, которую профессионально подтачивал О. Фролов – он ныл, проклинал всё на свете, всё и всех в Тамбове и лично меня. Он уже утром выудил опять денег из моих штанов и сходил купил себе бинт – благо, что он действительно стоит копейки. А рука у него, естественно, болит – говорит: возьми порежь себе прямо совсем чуть-чуть, хоть только самую кожу, тогда поймёшь сие особенное ощущение назойливой, ноющей, режущей боли.

Только мы вышли из-за угла дома, как налетел отвратительный ветер с пылью (кажется, в последние несколько лет целые ураганы из песка и пыли вошли в привычку горожан как тот же тополиный пух, который, кстати, тоже тут как тут). Хоть я был в очках (типа кота Базилио), мне в глаза попал песок, я остановился, снял «слепыши» и стал говорить много и долго о том, что такое жара, пыль, ветер и песок, и тополиный йух, и похмелье, и институд, и реферут, и дипломник, и О. Фролов-ренегат. Песок скрипел у меня на зубах, я плевался, а О. Фролов, подтянувший меня за рукав к откуда-то возникшей прямо у нашего дома пивной точке, резюмировал: «Реальность говно: давай обожрёмся!». Я чуть запнулся, поколебался в своей устойчивости (а не взять ли небольшую трёхлитровенькую баночку холодненькую – и домой!!), но вырвался и, нагнув голову, как бы против ветра и прочих стихий, зашагал дальше, отговариваясь на ходу: «Надо диплом писать, уж все сдали, а я только начал… И в кеглях пиво я никогда не поощрял».

- Алёша, Цезарь, ты гениален, - дай мне на «Жигулёвочку», в Лётке ведь давал… - Этот тезис он повторял во всяческих модификациях до самого рынка, при этом тянул меня за рукав, забегал наперёд, пресмыкаясь и демонстрируя какие-то бумажки из карманов в качестве набросков гениальных его будущих стихотворений и прочих творений, которые он мне продаст за 3. 60, хотя вообще-то они стоят значительно больше… сотни и тысячи долларов… это раритеты… им место в Библиотеке Конгресса… фолдер такой-то, лист такой-то…

- Не хочешь идти в библиотеку, иди домой, что ты вообще увязался! Не один я, оказывается, поражён мегаломанией!

(Я знал уже, что после отдачи средств на «Приму» или на пиво эпитеты «Цезарь», «гениален» и т. п. с фатальной быстротой сменятся на «мудок», «бирюковский подсозок», «председательский сынок», «Лёня «Орешки» Шепелявый», «Алёха», «Алёша с посевной» и даже и более витиеватые, если много ещё осталось «Примы».)

- Тебе ведь тоже надо писать, черепная система!

- Алёша, Алёшенька, сынок… то есть отец, Цезарь Гай Юлий, наследник Империи, дуче, команданте, Единоличный Лидер «ОЗ», Величайший Стилист Вокала, Гений Филфака и Всего Мира, я веду, веду научную – тот раз писал, целый день парился на четвёртом этаже, как дурильня, Эткинда листов на 10 переписал, а там всё жесточайше: нарраторами всякими пересыпано… ой-йой-ой! Я этого не выдержу, Олёша!.. – он даже подпрыгивал предо мною, потрясая папкой.