— Немного. Шесть десятков. Но самые молодые, самые красивые рабыни у меня. Только эту, — кивнул он на шатер, в котором ранее находилась Цветана, — купил. С ней два крысеныша были. Плодовита. Думал, что много мне работников нарожает, да оказалась непокорна. Укусила, — показал сотник на завязанную тряпицей руку. — Зубы я ей выбил и поучил немного.

Роман Федорович скривил лицо, словно не Цветане, а ему этот оплывший жиром, разнеженный на солнце кабан выбил зубы, спокойно сказал стоявшим в напряженном ожидании воинам:

— Сотню посечь! — И уже не сдерживаясь, крикнул: — Всех! До последнего! А этого, — показал он на сотника, — разорвать лошадьми!

От стоянки сотника Хитура отошли не более чем на десяток верст. Погони Роман Федорович не боялся. Слишком дерзко, слишком близко к столице вырезана сотня. Женщины, что не попали под горячую руку, могут сказать лишь одно — нападавшими были булгары. Но булгарских отрядов по степи было немало. Два тумена булгарских улан постоянно находились вблизи ханской ставки. Сартак, боясь измены, доверял больше булгарам, чем монголам, и держал тумены под рукой.

Княжеский лекарь грек Симеон, которого Роман Федорович купил на невольничьем базаре в Каракоруме, обмыл раны, перевязал молодую женщину, дал питье.

— Женщина пришла в себя, но я дал ей настой мака. Она спит, — и чуть тише, чтобы не слышали Роман и Святослав, сидящие у постели матери, добавил: — Я осмотрел ее. У женщины сломаны два ребра. Если кости не повредили внутренние органы, то будет жить, а если… то только Бог знает, сколько ей отмерено.

— И ничем нельзя ей помочь? — с надеждой спросил Роман Федорович.

— Все, что мог, я сделал. Ей сейчас хорошо. Она спит и не чувствует боли, — и с сочувствием глядя на князя, сказал: — Не терзай себя понапрасну. Теперь все в руках Божиих. А спать она будет долго.

Наступило утро.

Прошел день.

Только поздним вечером Цветана открыла глаза. Она ничего не говорила. Не могла, лишь взглядом ласкала сыновей, благодарила за избавление Романа Федоровича. Слезы собирались в уголках ее глаз и сбегали струйками по щекам.

Лекарь, отведя князя чуть в сторону, тихо сообщил:

— Беда, господин! Ее чрево заполняет кровь. Жизненная сила уходит. Господь скоро призовет ее.

— Когда?

— Скоро, князь. У нее щеки зарозовели, а значит, смерть уже стоит рядом, — скорбно проронил Симеон.

— Может, ты ошибаешься? — все еще не веря в предстоящее, выдохнул князь Роман.

— Зови священника. Самое время.

Но лекарь ошибся. Цветана умерла рано утром, с первыми лучами солнца. Последние часы ее жизни омрачала боль, страшная боль. Как ни старалась она ее скрыть, боль вырывалась стонами. Грек неоднократно предлагал облегчить страдания маковым отваром, но Цветана отрицательно покачивала головой. Всю свою жизнь, последние мгновения она отдала детям и ушла в мир иной со счастливой улыбкой.

Оставив внуков оплакивать мать, а войско — на воеводу Рудака, Роман Федорович с десятком улан и Спирькой Хватом вернулся в Сарай. Чтобы довезти тело Цветаны до Городца, нужен был мед, много меда. Найти его в таком огромном городе оказалось непросто. Хмельного меда Роман Федорович нашел быстро, медовой браги — тоже, а вот меда в чистом виде у торговцев на базаре не оказалось. Поиски затягивались, и тогда князь Роман вернулся в дом, где до того временно размещался. Хозяин был несказанно рад возвращению булгар. Выслушав просьбу Романа Федоровича, он заверил, что к утру мед будет.

— Мой брат торгует медом. Он возит его от вас, из Булгарии.

Оставаться до утра было опасно. Уже весь город гудел о нападении на сотню Хитура. Слухи обрастали подробностями, домыслами: и нападавших было несколько тысяч, и сотня дралась отчаянно и многих положила, но одно было неизменным — нападавшие были булгарами.

Известие это долетело и до ушей хана Сартака. Он был возмущен и приказал найти дерзкий отряд. Тумены легковооруженных быстрых всадников, разделенные на тысячи, ринулись на перехват к Волге, Ахтубе, на запад в сторону Дона. И никто не мог представить, что отряд искомых булгар находится под боком, недалеко от столицы.

Хан Сартак, вспомнив булгарского князя со странной просьбой, поинтересовался у визиря:

— А что, князь булгарский, который ищет родственников, еще в столице? Или ушел в Булгарию?

Через какое-то время визирь доложил:

— Булгарский князь Роман в Сарае, стоит на дворе купца Бамота. С гонцом, что я послал, передал просьбу.

— Еще одну? — сурово сдвинул брови хан. — Не много ли?

— Просьба малая: дать грамоту на Русь, чтобы со стороны разъездов и застав не чинить ему препятствий.

— А на Русь-то ему зачем? Он из Булгарии, князь булгарский.

— Говорит, что подарки от тебя, великий хан, везет князю Александру Невскому.

— Ах, да, — вспомнил хан. — Выдай князю грамоту на Русь. Пусть едет!

Отпевали Цветану в церкви Спаса Преображения. Хоронили всем миром.

Андрей ходил по терему словно больной, никого не видел, ничего не слышал. Даже обращение к нему сыновей оставалось без ответа. Утрата была настолько тяжела для него, а переживания столь глубоки, что Роман Федорович встревожился: не свихнулся бы названый сын от горя.

Прошли недели, и Андрей понемногу стал приходить в себя, во взоре появилась осмысленность, он начал вникать в дела городские. Городец возрождался, все больше людей выходило из лесов на прежние места жительства. Князь Роман решил, что уже может оставить сына и внуков одних, и засобирался в путь-дорогу.

Вечером накануне отъезда состоялся разговор отца с сыном, в ходе которого Андрей неожиданно попросил:

— Забери Ромку и Святослава с собой в Булгарию. На Руси опасно. Я лишился жены, не хочу потерять и сыновей.

— Ты хорошо подумал об этом? — еще не веря в просьбу, спросил Роман Федорович.

— Да. Не одну ночь провел в бессоннице. Знаю, что тяжело мне без них будет, но зато у тебя в Ошеле их татарам не достать.

— Хорошо. Я заберу их, но не сейчас, а ближе к осени. Ноне же я еду во Владимир. Надо подарок ханский передать, повидать Александра Ярославича. Хочешь, внуков возьму с собой в стольный град? Тебя не зову, опасаюсь за твою жизнь.

— Что моя жизнь, если в ней нет Цветаны! Я часто оставлял ее одну. О чем сожалею, но былого не вернуть. Только когда ее не стало, я понял, что Цветана для меня значила. И сыновья… Отдаю тебе, словно куски тела от себя отрываю. Больно, но я так решил.

— Никак надумал что? — встревожился Роман Федорович.

— Надумал. Соберу ватажку конную в сотни две-три. И татарам житья спокойного не дам. С твоими молодцами, что ты мне оставил, поговорил, они готовы постоять за Русь. У меня сотня отчаянных, ловких и умелых воинов. Всех обучил метать стрелы: и на скаку, и из засады.