– Что значит «поспорили»? Я же говорила тебе, что эту музыку написал Петров! – Маман любила нанести удар ниже пояса, просто не всегда отдавала себе в этом отчет.

– Ну мам, ты же доказывала, что это – Шуберт.

– Зайка, не нужно принимать меня за полную идиотку, я же все-таки интеллигентный человек, с высшим образованием, а мой папа, ты знаешь, всегда любил музыку и приложил кое-какие усилия, чтобы я не была полной бездарностью.

– Извини, мам.

После этого прошло много лет, но для моей маман это все равно. Она по-прежнему с плохо скрываемым удовольствием рассказывала мне, как мужики пристают к ней в метро, на остановках и в магазинах.

– Это просто глупо, он абсолютно лысый, а это противно. Больше всего на свете ненавижу лысых. От них идет особый дух.

– Мам, зато наш папа – не лысый.

– Да, это потому, что он – со мной. – Естественно, если бы с папой рядом по жизни шагала другая женщина, он давно бы облысел, разжирел и спился до чертиков.

На другой день к ней приставал красномордый.

– Больше всего ненавижу красномордых!

– Ты же говорила – лысых…

– Да, а красномордых – еще больше.

Смеясь, она часто рассказывала историю о том, какая необыкновенная была ее мама – моя бабушка Лена. Потому что у БабЛены было пятнадцать детей, и, когда они очень уж хотели есть, приходилось резать петуха Петю и варить из него бульон. Перед тем как поймать Петю для экзекуции, БабЛена натурально занималась NLP:

– Какой же негодяй этот петух, всех кур потоптал!

Когда ощипанный Петя кипел в ароматном бульоне, БабЛена включала другую сказку:

– Какой же был хороший петух этот Петя, – всех кур потоптал! – При этом концом передника утирала жалостливую слезу.

Я привыкла спокойно относиться к преемственности поколений, поэтому старалась тщательно контролировать свои изречения. Когда однажды я увидела маман за мытьем посуды в полусогнутой корявой позе, то не удержалась от вопроса:

– Мам, ты как себя чувствуешь?

– Нормально, бок что-то болит, уже пару недель – я привыкла.

В этот же день ее увезли в больницу, а через неделю она позвонила из кардиологии и сказала:

– Меня перевели в кардиологию, видимо, готовят к серьезной операции. Узнай, что там такое, только бы не самое страшное. – У меня стало сухо во рту. Я вспомнила все плохие слова, которые были сказаны мной за всю жизнь.

На следующий день мы с отцом сидели в кабинете главврача, очень приятного и оптимистичного дяденьки со всеми регалиями и принадлежностями. Для начала мы обменялись дежурными шутками, которые всем показались смешными:

– Как поживаете, Анатолий Юрьевич? – Так звали доктора. Спрашивала я, папа не мог говорить.

– Отлично, с каждым днем больных все больше и больше! – Профессиональный юмор имел право на жизнь, мы сделали вид, что смешно, как будто это помогает. Я не люблю тянуть кота за хвост, поэтому после культурной паузы спросила:

– Анатолий Юрьевич, как наша больная?

– Напомните, как фамилия? – Он все еще улыбался, довольный своей шуткой.

– Кузнецова.

– Кузнецова? – вопросительно поднял брови доктор. – Да у нее же рак. – Он даже не успел перестать улыбаться.

Если нужно рассказывать о том, как в один миг ты зависаешь над пропастью, как моментально белое превращается в черное, как благозвучная музыка за сотую долю секунды превращается в оглушительную страшную тишину, то это – оно, то самое мгновение.

Это у меня. Папа умел плакать. Поэтому ему было легче. Он просто сразу заплакал.

Еще через неделю маме должны были сделать операцию в клинике имени Герцена. Леван Арчилович Вакшакмадзе – так звали профессора хирурга, очень приятного поджарого грузина.

– Не волнуйтесь, я сделаю все, что возможно.

Я не хотела верить в то, что эти слова – приговор. Сколько раз я слышала в кино, как врачи говорят «Мы сделали все, что возможно».

Маме мы не сказали ни о том, что у нее рак, ни о том, что полупьяный мужик, который расшифровывал компьютерную томографию, уверенно заявил:

– Да вам и операцию уже делать не надо, у вас вся печень в метастазах!

После этого мне всего-то нужно было зайти к маме и подбодрить ее, чтобы назавтра она отправилась под нож с легким сердцем. Войти в палату оказалось невероятно тяжело, я собирала из мелких кусочков позитивное и уверенное выражение лица, получалось с трудом, потому что, когда уголки губ удавалось поднять вверх, на лбу появлялась глубокая морщина, но самое главное – это мои глаза, маман всегда читала по моим глазам все, что я чувствовала, думала, видела и слышала. Мимические манипуляции оказались слабо результативными, я решительно постучала и вошла в дверь. Маман, моя сильная и жесткая маман, лежала свернувшись калачиком на маленькой больничной койке, ее тошнило даже от мысли о еде, поэтому она похудела за три недели на двадцать килограммов. Нормальный ход событий. Сев на стул спиной к окну, я объявила:

– Слава богу, мам, результаты томографии подтвердили, что операция необходима, и эту дрянь нужно срочно убирать, иначе может переродиться в злокачественную.

– Это точно не рак?

– Мам, никакого более точного исследования, чем биопсия и томография, медицина не придумала, доктора в один голос утверждают, что опухоль доброкачественная. – Я подумала, что удачно села спиной к свету, ей не видно выражения моих глаз.

– Ну хорошо, дай Бог. А то знаешь, как бывает, разрежут, а там…

– Мам, читай свой диагноз. – Я поднесла ей к глазам выписку, которую специально для меня написал Леван Арчилович. – Видишь?

– Вижу. – Она даже не стала смотреть, ей было реально плохо, поэтому, с длинными паузами, она продолжила то, что должна была сказать: – Послушай, только не нервничай, Ань. Всякое может случиться, рак не рак, операция серьезная. Если конец плохой, то я хочу на Троекуровском, чтобы вам было удобно ездить.

Мне хотелось орать «На каком Троекуровском, дура, не говори ерунды!», но огромный металлический еж сидел у меня в горле, и его иглы доходили до ушей, глаз и мозга, порождая дикий животный страх от мысли, что да, может закончиться и этим. Вероятность удачного исхода была достаточно высока: 50 на 50. Мама продолжала:

– Если самое плохое, – не обижайте отца, он вас с Настей очень любит, да, все кольца отдай Насте.

Мне хотелось выть и орать во весь голос, мыслей в голове хватало только на одно короткое НЕТ.

В дверь тихонько постучала медсестра:

– Извините, нам нужно принять таблетку, у нас завтра сложный день. Не волнуйтесь, обычно такие операции длятся два – два с половиной часа, к обеду вы можете позвонить и узнать, как ваши дела. – Очень вежливо. Но смысл мне понятен: «Иди отсюда, не мешай людям работать и не нервируй пациента».