Но Джеймс по-прежнему не догадывался, что тоже должен сказать спасибо, или, может быть, молчал из непонятного упрямства.

– Да я-то что, – ответил Тимофей, – только принес, прогулялся. А девчонкам расскажу, как пирожок с ливером вы энергично со всех сторон грызли и клевали и под конец Джеймс уже не мог говорить, но глазами показывал, что любимой, ненаглядной Ириночке и дорогой Кате он бесконечно благодарен… Нет, тогда они разревутся. Лучше сказать: мол, Чир и Джеймс не болеют, веселые, передают привет. Котлетку и хлебушек они на ужин скушают, если смогут, чебурек на завтра оставили, а оба пельменя и пирожок с морковкой так, между делом склюют. Все правильно?

Неожиданно Джеймс протестующе заурчал.

– Чив-чив! Малыш, не надо так сразу злиться. Тимофей вынужден немного фантазировать, потому что ты молчишь, но вообще-то он передаст Ирине любые твои слова.

– Можешь не сомневаться. Если даже забуду два-три слова, то смысл передам верно… или письмо напиши. Понятно, что ты сильно волнуешься, но мы с Чиром поможем.

– Ненавижу пирожок с морковкой! Ненавижу крольчиху! Ее счастье, что пирожок не с капустой, иначе я бы ее убил!

Чир и Тимофей грустно посмотрели друг на друга.

– Тима, помнишь, как мы с тобой всякое ели, что Коля из заводской столовой приносил, когда ему зарплату не давали?

– Разве такое забудешь… Я, пожалуй, на той неделе к вам не приду, пусть хоть как девчонки меня уговаривают. Ты пирожок с морковкой побереги, Джеймсу разгрузиться надо: где засохшую ягодку скушает, где травинку пожует.

– Ненавижу рыжего кота!

– Сказал бы просто, что котов не любишь. При чем здесь, что я рыжий?

* * *

Большими хлопьями падал снег. Можно сказать, что первый в этом году: однажды в воздухе уже летали редкие снежинки, но выглянуло солнце, и они исчезли.

Михаилу Петровичу не хотелось спать. Он стоял у раскрытого окна, полной грудью вдыхая холодный воздух… недостаточно холодный для его пылающей головы.

Какой прекрасной была сегодня крылатая женщина! Он поцеловал ее руку и невольно задержал в своей руке… как это невольно? Очень даже своевольно, грубо! Старый ловелас! Бесчестный, жалкий донжуан!

Благородная женщина сделала вид, что ничего не случилось, – вернее, кроткой улыбкой она простила его. Однако поморщилась, когда он положил на стол тетрадь со все еще недописанной первой главой романа. Разумеется, настроение у нее испортилось. Да и Тимофей что-то был не в духе, буркнул: «Как-нибудь без рыжего справляйтесь».

Неожиданно откуда-то появилась арфа, и фея начала играть, полузакрыв глаза и чуть касаясь пальцами струн. Душа Михаила Петровича погружалась в нежные волны волшебной музыки, обещающей исполнение желаний и прощение. Глаза затуманились, или комната действительно наполнилась туманом? Казалось, что арфа и крылатая женщина поют, но это было пение без слов – зачем слова чудесным существам из фантазий и снов!

Ирина и Катя с любопытством заглянули в комнату, но почему-то не захотели зайти и торопливо закрыли дверь. Фея больше не прикасалась к струнам, арфа играла сама. Музыка изменилась, она приглашала к танцу. Прелестные руки легли на плечи Михаила Петровича.

– Я ужасно давно не танцевала, но ведь вы не будете надо мной смеяться?

– Я тоже давно… со студенческих времен, – промямлил Михаил Петрович, мгновенно покраснев, его губы задрожали.

Нежная рука, которую он поцеловал, теперь гладила ему щеку – гладила, пока его губы не перестали дрожать.

– Я не знала, что вы были студентом… хотя, кажется, Сергей Юрьевич говорил.

– Да, я окончил университет, но учителем работал только несколько месяцев. Выяснилось, что у меня нет педагогического таланта. Я не мог заинтересовать детей, поэтому они скучали, ходили на головах.

– Жаль, что я не могу подарить вам немного от моего педагогического таланта, – улыбнулась фея. – На моих уроках детишки сидели бы не шелохнувшись. Я, кстати, тоже училась, но меня отчислили примерно со второго курса за плохое поведение.

– Как у вас строго. Я не слышал, чтобы из нашего университета кого-то отчислили за плохое поведение.

– Королеве приходится быть строгой с крылатыми девушками.

Михаил Петрович вдруг понял, что голова феи совсем рядом, ее роскошные локоны летят ему на лицо, и он ловко кружится в каком-то незнакомом танце.

– Не бойтесь, у вас хорошо получается, – прошептала красавица.

Однако Михаил Петрович начал запинаться, и тогда музыка вновь изменилась, подстраиваясь под медленные, робкие движения человека.

– Простите, я такой неуклюжий!

– Это я виновата: вы знаете, что я злюка, и не можете расслабиться.

– Нет, вы очень добрая! Мне так хорошо рядом с вами, будто я снова стал пятилетним мальчишкой и оказался в сказочном королевстве, в котором всем радостно и спокойно под вашими крыльями!

Фея остановилась, и арфа перестала играть. Михаил Петрович подумал, что сказал что-то глупое, обидное. Его плечи поникли, но тотчас он почувствовал на своей щеке теплую, мягкую, как у ребенка, ладонь феи. «Дитя, она еще нежное дитя, а я спрятался под ее крыльями!» Он поднял голову и увидел, что глаза красавицы смеются.

– Михаил Петрович, мы обязательно продолжим наши танцевальные занятия. Может быть, уже завтра, но сейчас в сказочное королевство пришла ночь, и одному пятилетнему парнишке пора под одеяло, потому что он имеет непонятную привычку вставать ни свет ни заря.

– Тимофей Васильевич, позвольте предложить вам еще кусочек колбаски.

– Он будет лежать на вашей прелестной ладони?

– Да… – зарделась Ирина.

– Лучше положим колбаску на мою ладонь, – сказала Катя, – я не хочу, чтобы Тимофей Васильевич объелся и ему стало плохо.

– Не волнуйтесь, милые дамы. Как любил говорить мой друг Коля, я меру знаю.

Ирина улыбнулась.

– Может быть, ваш друг иногда ошибался?

– По-всякому бывало, – признал Тимофей, – однако уверенность мужчины в своих силах важнее мелких ошибок.

– Вы совершенно правы. Джеймсик, как настоящий мужчина, всегда был уверен в своих силах и порой делал маленькие ошибки… и знаете, он тоже обожает копченую колбаску!

– М-да, знаю.

– Ах, сегодня такой чудесный день! – Катя сложила ладошки и мечтательно подняла глазки к потолку. – Немножко холодно, но светит солнышко, и так хочется погулять! К сожалению, у нас с Иришей ужас сколько работы!

– Чем бы вам помочь… давайте, я что-нибудь оближу, чтобы не мыть.

Ирина грустно улыбнулась.

– Вы очень хороший товарищ, Тимофей Васильевич. Уверена, что вы поймете меня и Катю, мы днем и ночью думаем: «Как там наш маленький… господин композитор?»