Китара его слова, похоже, не слишком убедили.

— Ладно, пусть так, — все же сказал он и встал с кресла, ибо дела обстояли так, что благодаря договору с Брорроком он уже приобрел немалое состояние за самую простую работу во всей его жизни и должен был получить еще столько же (старый хитрец не любил платить вперед). — У нас есть договор — я с тобой, пока ты не найдешь Слепую Тюлениху Риди. А когда найдешь, я забираю свое золото и смотрю, что дальше. Если договоритесь — можем снова что-то обсуждать, я с радостью заработаю еще немного, лишь бы за что-то умное. Не договоритесь — меня больше нет.

— Если только эта грязная Тюлениха не накинется на нас ни с того ни с сего! — напомнил Броррок.

— Если только, братец, — кивнул Китар и вышел.

В трюме кончилась водка. Последнюю бочку, оставленную на черный день, Мевев держал возле своей койки, даже чуть ли не спал, положив на нее голову. Оставалось еще благородное красное вино, но — терпкое и противное, к тому же слабое — оно было по вкусу только капитанше; команда пила эту жидкость с неописуемым отвращением. Тем не менее парни из вахты на палубе, которым вина не дали — поскольку хотя бы полтора десятка трезвых на корабле должно было оставаться, — с завистью и даже с ненавистью взирали на счастливых дружков, которые пели, плясали и развлекались с девушками. Во время боевого похода каждому полагалась кружка водки ежедневно, однако возлияния были редкостью; капитанша позволяла выпить самое большее раз в неделю — так что иссушенные моряцкие глотки требовали выпивки. На крайний случай могло сойти и вино.

Качало не слишком сильно. В просторной каюте под кормовой надстройкой, где кроме капитанши жили только ее офицеры, развлекалось начальство, к которому причислялись также комендант Гарды и командиры стрелковых и абордажных отрядов, — однако двери были широко открыты, и любой моряк мог выпить с командованием; прогоняли только полностью нетрезвых, бормотавших неведомо что. Сайл, второй помощник, которому в этот день выпало командовать, не пил, однако его считали странным чудаком, который мог пить или не пить, но физиономия его оставалась столь же невыразительной. Мевев, который, выпив, становился еще молчаливее обычного, крепко держался за стол, укоризненно глядя покрасневшими глазами на шумно кричавшую капитаншу. Потяжелевшая Тюлениха, одежда на которой трещала по швам под напором набухшей груди и раздутого живота, полулежала на койке, опершись спиной о стену, и то ругалась, то визжала, извиваясь и пытаясь пнуть подчиненных, державших ее за широко расставленные прижатые к стене руки. Можно было подумать, что она пытается вырваться — но на самом деле она этого не хотела. Пошатываясь, с тяжелым молотком в руке к ней приближался сосредоточенный и бледный (поскольку его только что стошнило) командир Гарды Неллс, который когда-то был помощником палача и потому чуть ли не единственный мог справиться с припадками капитанши. Увидев Неллса, из руки которого выпал молоток, Тюлениха завопила столь пронзительно, что заломило уши; неведомо каким чудом Мевев уловил в этом крике приказ:

— Ви-на-а-а!!!

Послушно, хотя и с немалым трудом поднявшись на ноги, офицер взял кувшин, пролив немного на стол, побольше на пол, а еще больше на подбородок и грудь капитанши, хотя кое-что попало и в рот. Краем кувшина он едва не выбил ей передние зубы, за что получил пинка — настоящего, не притворного, — после чего, обидевшись, сам выпил остальное, не обращая внимания на сыпавшиеся из уст капитанши проклятия и угрозы.

Выпив, он тут же лишился чувств и крепко уснул возле прибитого к полу стола, храпя и то и дело странно вздрагивая.

С палубы доносились три разные моряцкие песни. Матросы ревели «Потаскуху», а также «Таверну на Гарранах»:

Хороший мужик был старый Хагар,

Вроде корчмарь, но честная морда.

Если нет медяка — пива давал,

Черствую булку засовывал в торбу.

Эй, старый, старый Хагар,

То был отличный мужик,

Как попадешь в какую-нибудь

На Гарранах таверну,

То в память о Хагаре

(В память о Хагаре!)

В память о нем пива хлебни.

Был когда-то Хагар неплохим капитаном,

Знал мели и рифы среди морей,

И моряков кормил хорошо — на голодных

Просто смотреть он не мог, и все!

Эй, старый, старый Хагар…

На фоне двух песен слышалась третья. Моряки мрачно пели «Имперских»:

В чем я виноват, что на корабль меня взяли

С парусом серо-голубым?

Сперва споили, задурили,

Потом избили, принудили

Работать на гвардейце стражи морской.

Там капитан на матроса и не глянет.

Армектанский солдат — это кто-то!

А моряк — что моряк?

Моряк — для черной работы

И пусть пасть лишний раз не раскрывает!

Неллс, ползая на четвереньках, искал оброненный молоток. Найдя его, он схватился за крышку стола, подтянулся, встал, удержался на ногах, сделал шаг и потерял равновесие, потом, не меняя курса, сделал еще два быстрых шага и почти налетел на капитаншу. Тюлениха все еще скулила, словно побитая собака, но уже не дергалась. Руки ее с широко расставленными пальцами крепко прижимали к стене матросы. Неллс как можно тщательнее приставил большой гвоздь к середине ладони и три раза ударил молотком — один раз по стене, два раза по шляпке гвоздя, — после чего еще немного подправил сделанное. Точно так же он прибил вторую руку, удовлетворенно вздохнул, вытирая пот со лба, и оттолкнул в стороны державших запястья капитанши — в том уже не было необходимости.

Собачий скулеж смолк. Распятая на стене Слепая Тюлениха Риди судорожно раскрывала рот, высунув язык и скрючив пальцы пробитых железом рук. Какой-то матрос, заглядывавший в открытую дверь каюты, орал во все горло, сзывая команду поглядеть на зрелище, которое представляла собой капитанша. Толпа у дверей быстро росла, матросы отпихивали друг друга. Те, что сзади, ничего не видели, поэтому стоявшим впереди приходилось рассказывать о том, что происходит. Как обычно в таких ситуациях, в задних рядах началась драка. Толпа несколько рассеялась — дерущиеся тут же забыли, из-за чего, собственно, все началось. Дикая банда металась по палубе. Кому-то не повезло — он вылетел за борт. Другой орал, призывая его спасать, третий орал на орущего. Впрочем, орали все на всех. На носу пели:

Теплый угол для моряка был у Хагара,

За медяк мог соломы подстелить.

Но больше нет его таверны,

До лучших времен старый Хагар не дожил.

Эй, старый, старый Хагар…

Матросы, стоявшие ближе к двери, поднимались на цыпочки и таращили глаза на свою бессмертную, неуничтожимую капитаншу, которая могла в буквальном смысле все! Старички насмехались над новичками, которые не верили собственным глазам, почти трезвея от увиденного. Значит, это не просто обычные корабельные байки! Капитанша в самом деле могла показать им что угодно!