Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет у него никакой маски, и перчаток тоже нету, зря она спросила.
– Здесь дивный храм, – продолжала Тонечка торопливо. – Четырнадцатого века, по-моему.
Она говорила ему те же самые слова, что и Саше, когда они поднимались к храму.
– И священник, по-моему, приятный человек. Я вас познакомлю.
Навстречу им попался дядя Арсен. Он волок деревянный ящик на длинной ручке, из которого в разные стороны торчали инструменты.
– Там все открыто, – проинформировала Тонечка. – Вы заходите и начинайте работать. Мы к отцу Иллариону, скоро вернемся!
Улица пошла в горку, Тонечка стала сопеть. Ходить в горку она не любила.
– Скажите, – вдруг заговорил Федор Петрович, – в вашем окружении в принципе есть неприятные люди?..
Тонечка не поняла:
– В смысле?
– Вы сказали, что священник приятный человек. Вы дружите с сапожником и с… соседкой. Есть кто-то, с кем вы не дружите?
Вопрос был с подвохом, но раздражаться она не стала.
– С вами пока не дружу, уважаемый Федор Петрович. – Тонечка была серьезна. – И вообще, людей, с которыми я не дружу, больше, чем тех, с кем дружу.
– Вы уверены?
– Абсолютно. – Она посмотрела вверх вдоль пустынной улицы, на голубые купола с блестками золотых звезд. – Мой муж утверждает, что в жизни имеет смысл иметь дело только с порядочными людьми. Он говорит, что глупо тратить время на непорядочных!
– Гениальная мысль! – восхитился Федор Петрович. – И какая новая! А что он говорит, как отличить тех от других?
– Пф-ф-ф! – фыркнула Тонечка. – Это очень просто.
– Правда?
Она кивнула.
– В нашем с вами возрасте, – сказала она назидательно, – это становится понятно очень быстро. Почти сразу!
…Тут она вспомнила о своих мечтах, чтобы Саша Шумакова оказалась «хорошей», и устыдилась собственного назидательного тона.
– Нет, правда, – сказала она Федору. – Я стараюсь находиться вокруг приятных людей. И мне это удается.
– Вы… я забыл, как это называется… А! Вы психотерапевт?
– В некотором роде, – согласилась Тонечка. – Я сценаристка. Пишу сценарии.
– Хорошие? – тут же спросил Федор Петрович. – Или вы сладкоголосая птица юности?
– Ну, – сказала Тонечка, все еще не сердясь. – Я вам так скажу. Теннеси Уильямс неплохой драматург.
Тут Федор Петрович спохватился.
– Я просто ничего не понимаю в такого рода деятельности, – он словно извинялся.
– А вы какого рода деятельностью занимаетесь?
– В основном физическим трудом.
– Вы… я забыла, как это называется… А! Вы бурлак?
Он вдруг остановился посреди улицы и захохотал. Громко и с удовольствием, как хохотал, когда обнаружил, что запер их с Сашей в своих владениях.
– Один – ноль, – сказал он. – С вами правда приятно разговаривать, Тоня.
Тонечку вдруг осенило:
– Слушайте! Вполне возможно, что мы зря сюда притащились! Сейчас службы все запрещены, храм закрыт. А где живет отец Илларион, я не знаю.
Они подошли к широкому, как меловая гора, приземистому, как княжьи палаты, широкому, как кольчуга тверича, храму.
Федор потрогал монументальную стену. Рука у него была загорелая, ногти острижены очень коротко, как у врача.
– Вроде бы открыто.
Он толкнул дверь, и она нехотя подалась – все как в тот раз, когда они приходили сюда с Сашей.
Тонечка первая, Федор Петрович следом, они зашли в сумеречный прохладный притвор, где оконца были словно из слюды, и потом дальше, в храм.
Здесь стояла тишина, горели лампады, разноцветный свет лился в высокие стрельчатые окна.
– Вот, – прошептала Тонечка, словно храм имел к ней непосредственное отношение и она имела право гордиться им и любить его. – Видите, какая красота? Я вам говорила!
И позвала негромко:
– Отец Илларион!
По-прежнему в храме звенела тишина, и, кажется, было слышно, как потрескивают перед ликами одинокие свечи.
– Отец Илларион, вы здесь?..
Тонечка оглянулась на Федора Петровича. Тот стоял, закинув голову, и рассматривал фрески и роспись купола.
Она забеспокоилась.
…А что, если?.. Если опять случилась беда? Храм открыт, значит, священник где-то здесь, но почему он не отвечает?!
– Отец Илларион! – почти закричала она.
Голос ее эхом отлетел от стен и потерялся в вышине, под куполом.
– Что вы кричите? – накинулся на нее Федор Петрович. – Нет здесь никого!
– Как это нет!..
И Тонечка почти побежала к иконостасу.
– Кто здесь?
Из алтарных врат показался священник – живой и здоровый, кажется, очень удивленный. Тонечку он не узнал.
– Храм закрыт, почтеннейшие, – заговорил он, спускаясь по ступенькам, – приходите, когда откроется. Молитесь по домам, что нам теперь остается.
– Батюшка, это я, Антонина, – Тонечка подбежала к нему. – Слава богу, с вами все в порядке!
– Вашими молитвами, – обрадовался Илларион. – Здравствуй, матушка. И вам… доброго дня, уважаемый.
– Отец Илларион, я внука Лидии Ивановны нашла. То есть мы вместе с Сашей нашли! Вот он, Федор Батюшков.
Федору Петровичу показалось, что она сейчас дернет его за полу и шепотом прикажет: «Поздоровайся с дядей, бестолочь!»
– Соболезную вашей потере, – прогудел священник, рассматривая пришельца. – Скорблю вместе с вами. Лидия Ивановна у нас бывала нечасто, коротко знакомы мы не были, но человек она хороший.
Федор кивнул.
Ему было неловко. Он не умел разговаривать со священниками, и его удивляло, что Тонечка разговаривает так запросто!
– Про погребение поговорить хотите? Это правильно, тело уж пора земле предать, а душу в руки Господу.
Федор опять ничего не ответил, и священник обратился к Тонечке, словно давая пришельцу время, чтобы собраться с мыслями.
– Как товарка себя чувствует? К доктору так и не обратились?
– Спасибо, все зажило, батюшка.
Священник вздохнул.
– По моему недосмотру, – сокрушенно объяснил он Федору, – только и исключительно по моему недосмотру матушки в храме Божьем подверглись нападению.
– Какому… нападению? – не понял Федор Петрович.
– Мы вам потом расскажем, – пообещала Тонечка.
– А у нас пропажа. В тот раз я и не заметил, а потом гляжу – нету. Все обыскал и, знаете, не нашел! Такое несчастье!