– Чего ты на меня уставился? Час назад мне позвонил один из Близнецов и поначалу в слезной манере, а потом все более нагло потребовал повлиять на тебя с тем, чтобы ты заплатил им причитающиеся деньги. Так и сказал: «Картина Жизни» закончена, пора рассчитаться.

От неожиданности Дольф стал пунцовым и нервно застучал давно потухшей трубкой по столу.

– Так что же выходит? – с пугающей беззаботностью стал рассуждать Виктор дальше. – Ты толкуешь о моем диком, экстравагантном проекте, о своих дурацких страхах и о копеечных убытках, которые мы понесли от перформанса Штейн, а сам годами не отдаешь денег нашим самым продаваемым художникам? Выходит, ты пользуешься моим доверием и оставляешь себе гонорары со всех наших проектов? Крадешь из моего кармана! Так, что ли?

– Гнусные уродцы, я им покажу деньги. Сучьи выродки!..

– Нет, Дольф. Ничего ты им не покажешь. Ты вернешь всю сумму. Михаил даже подсчитал, сколько им должен фонд – четыреста тысяч долларов, так что слушай меня внимательно: возьми откуда хочешь деньги и отвези Близнецам сегодня же. А если этого не произойдет – с тобой уже завтра начнут происходить вещи, от которых ты давным-давно отвык. Я понятно выражаюсь?

– Разве можно давать идиотам такую огромную сумму? – растерянно пролепетал Дольф.

– Это их сумма! – жестко оборвал его Виктор. – Они свои деньги заработали и получат их сегодня же до полуночи. Что до всего остального, – тут ЧТО состроил презрительную гримасу, – мне плевать на твое нежелание участвовать в моем проекте, оно ничего не значит, так как ты уже давно в нем участвуешь. Ты просто пока еще не знаешь об этом, но очень скоро узнаешь, обещаю. Это все.

От этого властно-уничижительного «это все» Дольф залился краской до кончиков ушей, как от настоящей пощечины. Официант и администратор «Ботаники», ставшие невольными свидетелями беседы, стояли по стойке «смирно» и с ужасом ждали развязки дуэли.

– И помни, деньги должны быть у них до полуночи, – закончил беседу Тропинин.

С перекошенным от негодования лицом Дольф вышел из ресторана. Как только за ним закрылась дверь, Тропинин нетерпеливым жестом удалил персонал из зала, достал мобильный телефон и набрал номер Рогулина.

– Здравствуй, Иван, – спокойным голосом поприветствовал он собеседника. – Отдыхаешь, рад за тебя. А у нас работа в самом разгаре, и как раз настал тот момент, о котором ты спрашивал на яхте. Ты все еще хочешь передать привет тому «лысому умнику»? Отлично – ну так передай. Сегодня около полуночи он будет в галерее один, твои люди могут не церемониться. Ну вот и прекрасно, и вот еще что: скажи супруге, она не прогадала с картиной – очень скоро Близнецы действительно взлетят в цене. Абсолютно точно, есть информация.

В десять часов вечера Дольф включил сигнализацию, запер за собой стеклянные двери галереи и, опасливо оглядываясь по сторонам, проследовал к своему «тахо». Огромные, пятилитровые, американские внедорожники давно уже стали его страстью, и Дольф менял их модели не реже двух раз в год. Превратившись с возрастом в человека грузного и неповоротливого, он чувствовал себя стесненным в обычных бизнес-седанах, а посему предпочитал эти монстроподобные автомобили всем прочим.

Усевшись за руль на мягком троне бежевой кожи, он сунул между собой и сидевшим рядом с ним Артемоном захваченный в галерее небольшой чемоданчик и завел двигатель.

Артемон многозначительно взглянул на чемоданчик, прокашлялся и, лукаво улыбаясь, стал постукивать пальцами по его глянцевому боку. Дольф искоса пронаблюдал за его манипуляциями и, выводя машину на полный шума Невский проспект, стал раздраженно пенять своему наперснику:

– Если бы ты не был таким оптимистичным идиотом и не трепал лишнего, мне бы не пришлось сейчас терять эти деньги. Не понимаю, почему я до сих пор терплю твои выходки?

Артемон в ответ игриво заулыбался.

– Ты себе даже представить не можешь, во сколько обошлась мне твоя сегодняшняя невоздержанность на язык и хвастливая болтовня в ресторане! – продолжал Дольф.

– Да что я такого сказал? – как ни в чем не бывало воскликнул Артемон и тут же, не делая паузы, спросил: – А во сколько обошлась?

– В четыреста тысяч. Черт бы тебя побрал!

Артемон изумленно выпучил глаза и трясущимся голосом проблеял:

– Штейн получит четыреста тысяч за свой голый бред на выставке?

– При чем здесь Штейн? Ничего она не получит. Вернее сказать, сегодня не получит, но если ситуация будет развиваться в том же духе, то уже очень скоро и она начнет получать такие суммы, а тебе останется только снова стать гоу-дэнсером.

– Рудольф Константинович. – заныл Артемон. – Хоть убейте, не пойму, чего я такого сделал? Поясните, пожалуйста. Мне даже лицо разбила эта лысая коблиха. Я вообще больше всех пострадал.

Вместо ответа Дольф нажал педаль акселератора, и огромный сверкающий лаком джип рванулся в потоке машин, пугая своей массой разбегающиеся из-под колес малолитражки.

– Тебе многое придется усвоить, если ты хочешь удержаться в галерее, но даже сейчас ты не настолько глуп, чтобы не понимать, как все работает! – брызгая слюной, накинулся на него Дольф. – Ты что, идиот? Сколько можно повторять? Ни там в ресторане, ни на экспозиции никого не интересует твое мнение. Нам не нужны твои импровизации, здесь не ночной клуб! Понятно? Ты художник! Делай свои фотографии и не открывай рта, а всем остальным займется галерея, ты же постоянно забываешься и начинаешь утомлять всех своим трепом и глупыми выходками. Ведь у тебя была абсолютно согласованная задача – лаять у стенда и щекотать нервы журналистам, так за каким хреном ты укусил эту дуру?

Артемон перестал восторженно улыбаться и, сделавшись сердитым, признался:

– Мне Коля Микимаус шепнул, что это очень важная тетка, и посоветовал что-нибудь вытворить. Сказал, ей понравится такой экстрим.

– Что? – возопил Дольф. – И ты поверил?

– Да я всего лишь ее укусил. Вон Штейн едва не сорвала всю выставку, и ничего. Чего же тогда все ею так восторгаются? Она ничем не лучше! Разворотила экспозицию, и хоть бы хны. Чего ее все хвалят?

– У каждого свой мотив, – немного успокаиваясь, стал пояснять Дольф. – Кто-то специально хвалит ее в пику мне – как эта проклятая американка, – кто-то ждет заказа на статью для каталога и готов хвалить любой бред за деньги, кто-то уже, возможно, придумал, кому продать этот бред, а кто-то, как, например, Тропинин, тянет ее наверх просто из личной прихоти.

– И что же теперь? – растерянно произнес Артемон. – Штейн станет главным художником «Свиньи»?

Дольф брезгливо поморщился.

– В нашей галерее не может быть хедлайнера. Галерея – рынок сбыта. У всех, даже у самых известных, есть свои взлеты и падения, и всем управляет спрос: вещь совсем непостоянная.

– Вы хотите сказать – непредсказуемая?