копны на быке, в колхозе, помогая в сенокосы. В четырнадцать косил наравне с матерью. В тринадцать-четырнадцать отправлялся в лес на тех же быках и такие привозил воза дров, что и сейчас удивляюсь себе. Пошли сегодня нашего — о городском и речи нет — деревенского парнишку в лес, так он тебе таких дров привезет, что и не возрадуешься. Или дай ему в руки литовку, заставь косить. Время совсем другое. Мы с вами дети крестьян, но сами, в силу полученного образования, интеллигенты. В первом поколении, как говорится. А наши дети — дети интеллигентов, они еще дальше от земли, чем мы. Им наши боли и непонятны, и неинтересны, поверьте мне, Антонина Сергеевна. Над этим задумывался, скажу вам, и не раз…

Много ездил я, многое повидал. Есть очень красивые места, но природа там холодна, при всей своей красоте, как на картине. Для меня холодна. Она ничего не говорит мне, ничего во мне не будит, воспоминаний нет. Это родина наша — Жирновка на Шегарке, потому нет для нас с вами на свете дороже этих мест. Здесь каждый куст, проталина, ручей — детство наше, юность. А для детей наших родина — город, городская улица, дом, в котором они родились. Вот и все. Да что дети, мы с вами не стали жить на родине, Антонина Сергеевна. Плачем издали, проливаем слезы горькие. Почему? Остаться бы нам тут, да и жить-поживать, добра наживать. А?!

— А что бы мы с вами делали, сударь, на Шегарке с нашими дипломами? У вас университетское образование, у меня университетское образование. Где ж знания те применять, скажите на милость? Я, например, себе не представляю ничего подобного.

— Можно и с дипломами — отчего же. Не об одних нас речь. В больницах, которых здесь нет и которые обязаны быть. А нет их потому, что не хватает людей с высшим медицинским образованием, как это ни странно. В школах, которые закрываются, потому что некого учить. В совхозных конторах, где все руководители должны быть с высшим образованием — директор, заместитель, главный агроном, главный инженер, главный механик. Председатель сельсовета, наконец. Управляющий фермой должен быть с высшим сельскохозяйственным образованием. Иначе ему не работать. А у них, в лучшем случае, главный агроном закончил районный техникум сельского хозяйства, да и то заочно. А уж управляющий, тот с пятью-семью классами по старинке. Чутьем мужицким держится и чудом… Можно и с дипломами в деревнях жить, было бы желание. Но мы с вами убежали отсюда, кивая на других. Бросили, покинули родину свою, Антонина Сергеевна. Старики свое дело сделали, они уходят один за другим в лучший из миров, нам с вами, детям их, образование не позволяет жить в родных местах, а наши дети-горожане, они будут на выходные выезжать на природу, оставляя после себя следы активного отдыха. Им не до сентиментальностей с природой, береза для них — дерево, и все. И осина дерево, и сосна…

— О, мне это знакомо. Мои сослуживцы постоянно выезжают за город. Скажите, сударь, это навсегда? Возврата не будет, как вы сами считаете? Я говорю о том, вернутся ли сюда когда-нибудь люди? Через пять лет, десять, через двадцать? Или это навсегда?

— Думаю, что не вернутся. Если, конечно, не найдут что-либо здесь.

— А что и искать? Торф разве. Леса повырезали, свели на нет.

— Торф хотя бы. Тогда наверняка возродится жизнь. Да кто знает.

— Ой, только не это. Пусть лучше зарастает, тишина стоит. Придет цивилизация, на дыбы вскинет все. Интересно, сударь, люди ушли, а птицы возвращаются. К месту гнездовий своих. И это замечательно, правда. А то ведь случится такое, что скворца не увидишь, не услышишь. Рассказывают же, что в европейских парках вывешивают на деревья магнитофоны с записями птичьих голосов. Боже упаси нам дожить до таких времен. Боюсь, страшно и подумать об этом. Бог знает во что превращается человек. Превратился уже…

Внутри избы скрипнула слышно дверь, но из сеней никто не вышел. Антонина выпрямилась, повернула голову к крылечку.

— Сударь, я пошла. Поздно уже, свеча догорает, старики не спят. Значит, так — спать будете в сарае, мама уже постелила вам. Спички там есть. Только осторожнее, пожалуйста. Все, спокойной ночи.

— Вы не придете ко мне, Антонина Сергеевна? — Чернецов смотрел на нее.

Антонина покачала головой, быстро пробежала к крыльцу, махнула со ступенек рукой, потянула за собой дверь, и Чернецов услышал звук опущенного в петлю кованого крючка.

Он посидел еще немного один, прислушиваясь до напряжения, стараясь уловить ночные звуки, но тихо было, только летучая мышь, кидаясь вверх-вниз, пролетела несколько раз над головой его. Стукнув дверцами, пошел он через пасеку к сараю, глядя на молчащие в ночи ульи, думая, как там спят сейчас пчелы и спят ли. Надобно проснуться пораньше, а то… искусают еще.

Открыв дощатую дверь сарая, Чернецов минуту всматривался, различая что где. Искать и зажигать спички не хотелось. Слева от двери стоял топчан, на нем постель, по стенам на гвоздях пучки сухих трав, рамки для ульев, в углу несколько старых ульев, поставленных один на другой. Под крышей сарая, на укрепленной жердочке, длинный ряд веников — свежих, частью прошлогодних.

Оставив дверь не прикрытой на ладонь, Чернецов разделся, повесил на гвоздь одежду, лег на скрипучий топчан, повернулся на спину и лежал так, с открытыми в темноту глазами. Голова была ясной, мысли глубоко уходили в прошлое, возвращаясь к сегодняшним дням, опять терялись в прожитом. Хорошо было лежать так, чувствуя опрятный запах прокаленных солнцем тесин крыши, веников, запах сухой травы, вощин от рамок и ульев. На их усадьбе, на выходе в огород, так же стоял сарай, на крыше постоянно лежало сено, в сенокос старое сено заменялось свежим, и сколько ночей провел на сеновале Чернецов, приезжая к старикам погостить. А теперь — ни сарая, ни деревни, ни стариков. Но все равно хорошо, что он приехал сюда, славно прошел день, еще один впереди, погода отличная, обратно он выберется по наезженной дороге, и какие все-таки гостеприимные люди Ивашовы. И Антонина здесь.

Чернецов ждал, не послышатся ли шаги, но шагов не было слышно. Он представлял, как лежит Антонина в горнице с детьми и матерью, а старик в передней — попробуй выйди. Ждал, понимая, что она ни за что не придет. Чернецов стал вспоминать, когда впервые в жизни своей увидел Антонину, и не мог вспомнить. Будто всегда знал ее, с рождения самого, играл на улице, ходил в школу, рос. И не уезжали они никуда из деревни своей, и он не уезжал, Чернецов, и она