В прошлом один раз меня пригласили на студию Московского телевидения отвечать на вопросы ведущего о советском здравоохранении. Цензура предварительно произвела над моими ответами прямо-таки хирургическую ампутацию. А когда я сделал одну из самых первых в мире операций по замещению повреждённого сустава искусственным металлическим моей конструкции, то лишь через два года об этом была крохотная заметка в хронике «Вечерней Москвы» и перепечатка в немецкой газете. Вот и всё.

По вечерам телевизор переходил в распоряжение Ирины и Младшего. Им открывался мир кинофильмов Голливуда, который мы знали только понаслышке да по злобной критике советской прессы. Ирина смотрела всё подряд, от немого кино 1910-х годов до продукции наших дней. Ей не всё одинаково нравилось, и однажды она сказала со вздохом:

— Знаешь, вчера показывали какой-то фильм 1937 года — абсолютная ерунда. И всё-таки я подумала: насколько же лучше дурить людей такими фильмами, чем сажать их тысячами в лагеря ГУЛАГа, как это делалось в Союзе в том же 1937 году.

Я расхохотался от её неожиданного сравнения и неоспоримого вывода. И она рассмеялась, поняв наивность высказывания. Ненадолго к нам вернулось хорошее настроение и любовь.

Мой план привлечь внимание американской прессы не давал пока никаких результатов — ответы на мои письма не приходили. В долгом ожидании я обратился к Андрею Седых, издателю ежедневной руеской газеты «Новое Русское слово» — не возьмёт ли он напечатать некоторые мои стихи и статьи-рассказы? Ему уже далеко за семьдесят, но он был крепкий и подвижный, уехал из России ещё в 1919 году, сам писал, стал ветераном русской зарубежной литературы, знал Бунина, Мережковского и других. Поразить его моими талантами я не надеялся.

Я не совсем представлял, какое общественное значение имеет эта русская газета, хотя в ту пору это была единственная свободная русская газета. Седых сказал:

— Мы издаёмся тиражом тридцать тысяч и продаёмся по всему миру. Вы не думайте — в этой стране центральные газеты, и даже правительство в Вашингтоне, все очень прислушиваются к тому, что мы печатаем, — и взял мои рукописи.

Он посоветовал мне обратиться на радиостанцию «Голос Свободы — Либерти». Она тогда помещалась на 42-й улице, неподалёку от моих языковых курсов. Я созвонился и пришёл к одному из директоров — высокому седому господину лет около 60. После моего рассказа о себе ему нетрудно было понять, что мне нужны деньги.

— Для начала выступите с беседой-воспоминаниями о вашем врачебном опыте перед аудиторией наших сотрудников. Мы заплатим за это $100. А за передачи по радио на Россию будем платить по $80, — предложил он.

Ого, это было совсем неплохо! Но Ирина наверняка должна испугаться, она всего боялась. Поэтому до поры до времени я решил ей об этом не говорить.

В назначенное время слушать мои воспоминания собралось человек пятнадцать из русской редакции. Аудитория была политически настроенная. Большинство из них покинули Россию лет тридцать — сорок назад. Представляя меня, директор сказал:

— Общее состояние медицины и положение врачей в Союзе мы знаем. Нам интереснее послушать рассказы доктора, который лечил там некоторых знаменитостей и членов правительства.

Уловив этот настрой, я стал рассказывать про министра внутренних дел генерала Щёлокова, ближайшего друга Брежнева, про начальника уголовного розыска генерала Карпеца, который собирал документы на каждого из членов Политбюро, про сгоревшего космонавта Бондаренко и про первого космонавта Гагарина, про гениальную балерину Большого театра еврейку Майю Плисецкую. Меня закидали вопросами о подробностях. И получился прообраз моей возможной будущей книги, которую я «сквозь магический кристалл ещё не ясно различал» (Пушкин). Это было и полезно, и стимулировало. А к тому же, в кармане у меня появились первые заработанные доллары.

Через несколько дней я принёс текст первого выступления — для записи передачи в эфир. Редактор отдела науки Мусин быстро просмотрел мои четыре страницы, что-то переставил местами, где-то заменил малозначащие слова и спросил:

— Вы согласны с такой редакцией?

— Конечно, согласен. Собственно, вы ничего не изменили.

— Ничего и не надо менять, всё и так хорошо. Теперь пойдём в студию записывать вас.

— Прямо сейчас?

— Ну да, прямо сейчас.

— Будет ли кто-нибудь из руководителей проверять мой текст?

— Зачем? Вы его наговорите, и мы отправим в Мюнхен, в нашу главную контору, а они передадут в эфир на Россию, оттуда ближе и слышно лучше. И так раз в неделю.

— И никакой проверки?

Он улыбнулся, слегка прищурив глаза:

— Никакой проверки. Я знаю, что вы имеете в виду: нечто вроде цензуры. Её здесь совсем нет, забудьте про это. Вы автор, и это ваш текст. Всё.

Хотя я, конечно, знал, что на Западе цензуры нет, но ещё не успел это осознать. Это было всё равно, что приученного к темноте вывести на яркое солнце: я готов был протирать глаза от непривычки.

А когда он привёл меня в студию, я опять чуть было не стал протирать глаза от неожиданности: там сидела молодая женщина — настоящая русская красавица. У неё были толстая и длинная русая коса, пышные ресницы и глубокие-глубокие голубые глаза невероятных размеров. Чудо!

Мусин представил:

— Это оператор Таня, она будет записывать ваши передачи.

— Здравствуйте, Таня, — сказал я несколько растерянно. — Откуда вы взялись?

— Я? — улыбнулась. — Из Москвы.

— Почему же я не знал вас там прежде?

Таня потупила глаза под длинными ресницами, покраснела и тихо сказала:

— Давайте начинать работать.

Мусин хитро улыбался, прищурившись, наблюдая — какое впечатление произвела на меня красавица. Кто же не любит смотреть на красивых женщин?

Так начались передачи, которые я вёл потом более двух лет. Без цензуры я стал постепенно расковываться как автор, мне становилось легче и интересней писать. Как же была вколочена в нас привычка быть под цензурой! — не сразу удавалось даже изнутри самого себя освободиться от автоматизма подсознательного цензурирования. Но, наконец-то, впервые в жизни я писал что хотел и как хотел. И это доставляло неотразимое удовольствие!

6 августа 1978 года в «Новом русском слове» была напечатана моя стихотворная сказка для детей «Воронье царство». И вслед за этим стали печататься в газете еженедельные подвальные статьи о моём прошлом под общим названием «Эта бесплатная и общедоступная медицина».

Я начал их так: «Здоровье — это самая индивидуальная собственность человека. Казалось бы, здоровье невозможно социализировать, обобществить. Но советская партократия сумела сделать и это, лишив своих граждан возможности полноценно предупреждать и лечить свои болезни. «Советским нищенским уровнем здравоохранения» назвал это академик Андрей Сахаров. Миф о бесплатности и общедоступности медицинской помощи в СССР — это пропагандистский манёвр, рассчитанный на неинформированность западного общества. Физически уничтожив десятки миллионов своих граждан, власть пытается доказать общественному мнению своё добродетельное отношение к их здоровью…»