С тех пор Космач еще дважды приезжал в столицу и всегда в волчьей шубе: если опять возьмут, так хоть почки не отобьют.

При посадке машину здорово трясло, разом и в голос заревели дети — верный признак опасности, и бледнолицые стюардессы бегали по салону, проверяя, все ли пристегнули ремни. Однако приземлились удачно, и пока самолет заруливал на стоянку, стало ясно, что в Москве тоже метель.

У трапа оказалась единственная машина — черная «волга» с правительственным номером, и Космач с ходу распахнул заднюю дверцу.

— Академик за мной прислал? — спросил водителя. — Или другую какую птицу ждешь?

— Жду господина Космача…

— Вези, дяденька! — Он сел в машину. — Узнал, поди?

— Паспорт покажи.

После изучения документа водитель извинился и двинул машину прямо сквозь цепочку пассажиров — едва расступиться успели.

— Погода на пределе. — Он оказался разговорчивым. — Узнавал… Ветер поворачивает на боковой. Вас хотели угнать на запасной аэродром куда-то в Воронеж. В последний момент разрешили посадку. Так что вам повезло. И мне.

Поскольку Космач не отвечал, то он некоторое время ехал молча, немного забылся и снова попытался затеять разговор.

— Простите… Ваша шуба из какого меха? Вижу, не собака, какой-то благородный… Не пойму.

— Волк, — коротко ответил Космач.

— А-а… Первый раз вижу. Почему-то в Москве таких шуб нет.

Космач не поддержал разговора, и всю оставшуюся дорогу ехали молча.

А когда приехали на Кутузовский проспект, к мрачному в сумерках сталинскому дому, водитель сам дверцу перед ним распахнул и к дому повел — служба! У подъезда академика стоял микроавтобус с крупными надписями «ОРТ», откуда тотчас выскочил оператор с камерой и стал снимать. Водитель молча махнул рукой в его сторону, отворил дверь и проводил Космача в квартиру Цидика.

Из дверного проема толкнуло в лицо запахом смерти — тяжелый дух пролежней, лекарств и свежевскопанной земли. В просторной передней вдоль стен стояло десятка полтора стульев, но людей было двое — молодой человек в строгом костюме, белобрысый, с челкой на левую сторону, немного скуластый, да нервная, с трясущимися руками и гладкой прической, девица.

У Космача не было никакого настроения валять дурака, неподходящее место, да и накала душевного не чувствовал для розыгрышей. Но в передней ему что-то не понравилось: нервные какие-то, злые и даже тени скорби нет в глазах.

— Здравствуйте, люди добрые. — Космач снял шапку, перекрестился в угол. — Здесь академик помирает?

И поскольку никто не ответил, он сел на стул у порога, поколебался и достал очки для такого случая, старенькие, с резинкой на дужках, степенно надел и взял газету, лежавшую тут же. Молодой человек недовольно стрельнул взглядом, на миг сосредоточился на очках и отвернулся.

В это время из двухстворчатой двери показалась секретарша — знакомая, хорошо рассмотрел в приемной ЦИДИКа, даже чуть не подрался, когда прорывался, только сейчас постаревшая, убитая горем — краше в гроб кладут…

— Вы… Космач? — Слегка оживилась и, спотыкаясь, подошла.

— Он самый, Космач…

— Господи, как хорошо, что приехали! Академик сейчас без сознания, нужно подождать.

— Подожду, не велик барин…

— Снимите шубу, вот вешалка…

— Да мне и так ничего.

Секретарша была настолько утомлена и растерзанна, что взгляд ничего не выражал, в мертвых глазах чернела пленка скорби и полной отчужденности, как у нормальной бабы на похоронах. Интерес к Космачу угас мгновенно, Лидия Игнатьевна шепнула что-то девице и скрылась за дверями. Однако молодой человек внезапно заинтересовался косматым гостем, сел рядом, всплеснул руками.

— Представляете, человек умирает четвертые сутки. Три раза врач констатировал смерть. А он снова оживает. Феномен!

— А бывает, паря, бывает, — проговорил Космач. — Тело изношено, а Господь душу забрать не может.

— И разум не угасает. Приходит в себя — мысль четкая, способен к анализу…

Космач подманил его пальцем — тот склонился ухом.

— Должно, дьявол мучает. Бес вселился и смерть отгоняет.

— Знаете, я и этого уже не исключаю… Хотели в хоспис отправить — отказывается. Батюшка вот здесь полдня отсидел — не подпустил.

— Надо его через хомут протащить. Тогда сразу помрет.

— Через хомут? — Молодой человек отодвинулся. — Как это, через хомут?

— У нас так всегда делают, коли человек мучается. На белую лошадь хомут наденут, погоняют до пота, а потом и тащат головой вперед, и клешнями пристукивают, и супонью хлещут.

— Вы что же… Для этого и приехали?

— Дак позвали, помочь надобно человеку.

— И где же ваш хомут?

— Да там, на улице, покуда заносить нельзя.

— А белая лошадь? — В голосе слышалась насмешка, если еще не верил, то близок был к тому.

— В деревне осталась. Чего ее сюда везти? — с удовольствием забалагурил Космач. — Погонял до пены, хомут в солофан завернул, чтоб пот не высох, да привез.

— Что вы глупости говорите? — внезапно взвизгнула девица — прислушивалась! — Я не позволю издеваться над умирающим академиком! Как вам не стыдно? Да вы знаете, какой это человек?!..

— Не шуми, дочка, — закряхтел Космач. — Орешь как резаная… Разве можно эдак-то, когда в доме человек помирает? Может, и в тебя бес-от вселился?

Девушка от возмущения замолкла, вскочила, потрясла руками и снова села, а молодой человек не преминул заметить ехидно:

— Ее бы тоже сквозь хомут… Тварь. Заставила академика письмо в ученый совет написать, чтоб степень дали без защиты. — Это уже говорилось Космачу, но громко. — А он каракулей наставил, ни слова не поймешь. Вот и переживает, роковая женщина…

— Вы подлец! Подлец! — выкрикнула девица и убежала за двухстворчатые двери.

И там разревелась, как недоеная корова, протяжно, навзрыд.

— Сейчас выгонять будут, — спокойно проговорил молодой человек и махнул челку налево. — Притомила аспиранточка…

— А ты бы с ней поласковее, как ни говори — баба, — посоветовал Космач.

— Быдло… Ненавижу этих прилизанных и стремных. Замуж не берут, для точных наук ума не хватает, так они все в гуманитарии лезут. Потому у нас наука такая же, прилизанная и страшненькая.

Он внутренне согласился с такими доводами: единственной красивой женщиной на историко-филологическом факультете была Наталья Сергеевна…