Дружок мой дорогой, разве ты несчастлив? Только вы с Эдит знаете, как долго я ждал, чтобы высказать наболевшее.

– Чтоб тебе пусто было, – брызжа слюной бросает в мою сторону Мэри Вулнд.

– Что?

– У тебя что, рука отсохла? Тащи!

Сколько же раз, дружок, мне на роду написано погибать? Не дано мне, наверное, вникнуть в тайное. Я – старый человек, одной рукой пишу письмо, другой во взмокшей промежности ковыряюсь и ровным счетом ничего не понимаю. Если бы то, что я сказал тебе, было евангелием, разве отсохла бы у меня рука? Конечно, нет. Что-то здесь не вяжется. Мне все только и делают, что врут. Все как один лапшу мне на уши вешают. А правда мне бы сил прибавила. Умоляю тебя, дружок, объясни им, что я имею в виду, пойди дальше меня. Я же знаю, что со мной, знаю, что надеяться мне не на что. Иди дальше, научи мир тому, чему я хотел его научить.

– Тяни.

Мэри вильнула задом, и рука моя ожила, как доисторическая рептилия, превращающаяся в зверя. Теперь мягкое нутро ее естества куда-то подталкивает мне руку. Теперь роза ее промежности уже не трется мне как раньше о пригрезившиеся перила руки, а как ластик соскабливает свидетельства ставшей было явью мечты, и вот я, увы, получаю совсем уже мирское послание.

– Ну, тащи же, пожалуйста, тяни. Нас в любой момент могут заметить.

Это правда. Воздух в отделении трудотерапии напрягся, нет больше золотого солнечного сияния, просто солнце обдает помещение жаром. Да, я дал чуду умереть. Врачи вспомнили, что им надо работать, и перестали зевать. Полная маленькая женщина, бедняжка, кому-то дает указания с таким видом, будто она, по крайней мере, герцогиня. Мальчонка один заплакал, потому что снова во сне обмочился. Бывший директор школы портит воздух и грозит нам, что опять физкультуру отменит. Господи, Боже мой, может быть, хватит с меня уже боли?

– Скорей.

Мэри тужится изо всех сил. Пальцы мои что-то задели. К телу Мэри это явно не имеет никакого отношения. Это какой-то инородный предмет.

– Тащи давай. Вытаскивай скорее. Это тебе друзья прислали.

– Сейчас, уже вынимаю.

Дружок мой дорогой!

Я уже почти очухался.

Я тебе не ту коробку с фейерверками послал. И не положил в мою замечательную коллекцию мыла и косметики средство от прыщей. Я тебе уже говорил, что лечил им прыщи Эдит. Хотя, конечно, ты об этом ничего не знаешь, поскольку всегда был уверен, что лик Эдит предназначен лишь для ласк и поцелуев. Когда мы с ней встретились, ни целовать ее, ни ласкать никакого удовольствия не доставляло, даже смотреть на нее было противно. Она была в кошмарном состоянии. Потом, где-нибудь дальше на страницах своего послания, я расскажу тебе о том, как мы создали образ милой женушки, в котором она впервые перед тобой предстала, когда ты увидел ее в парикмахерской гостиницы «Мон-Руаяль», где она замечательно делала маникюр. Так что лучше бы тебе заранее начать себя к этому готовить.

Мыльная коллекция, хоть там есть прозрачные куски, мыло с запахом сосны, лимона, сандалового дерева и другие его образцы, теряет смысл без этого средства, от которого проходят прыщи. Если мыться другим мылом, прыщи только станут чистыми и душистыми. Хотя, может быть, с тебя и этого хватит, думаю я себе, обманчиво успокаиваясь.

Ты всегда мне во всем перечил. Я себе такие мускулы для тебя накачал, а ты их даже не оценил по достоинству. Тебя я себе тоже качком представлял с мускулистыми ручищами, но ты от меня отвернулся. Я представлял тебя себе с мощными грудными мышцами и трицепсами, выпирающими подковой, сильным, но не обрюзгшим, с телом, где четко прорисовывается каждая мышца. Иногда, сжимая тебя в объятиях, я мог точно определить, насколько ниже у тебя должны были быть опущены ягодицы. Когда ты становился передо мной на корточки, задницу ни в коем случае нельзя было опускать так сильно вниз, чтобы ягодицы упирались в пятки, потому что в таком положении мышцы бедер уже не работают, задействованы только мышцы ягодиц. Если я правильно понимаю, такое положение было, наверное, тебе приятнее, но мне оно особого удовольствия не доставляло и, кроме того, в перспективе вело к появлению тех проблем с кишечником, которые теперь тебя так мучают.

Твое тело лоснилось, а ребра выпирали так, будто вместо косых мышц живота внутрь тебя вставили стиральную доску. Мне бы не составило никакого труда избавить тебя от физического убожества. Я мог бы отвести тебя в тренажерный зал, где тебя быстро привели бы в порядок. И из члена твоего можно было бы такую кувалду выковать, что ею даже пеликан подавился бы. У меня был специальный набор для сфинктера, подключающийся к крану, как стиральная машина, были всякие приспособления для увеличения груди. Ты хоть какое-то представление имел о моей системе йоги? Можешь назвать это полным крахом, можешь – высшим моим достижением, но что ты знал о той работе, которую я проделал над Эдит? Что ты вообще знаешь об этом священном Ганге, который миллион раз осквернял своими скаредными переправами?

Может быть, это случилось по моей вине. Я убрал оттуда некоторые особенно важные детали, не объяснил что к чему – но сделал я это только потому (да, пожалуй, это больше похоже на правду), что мне казалось, ты можешь превзойти меня в своем величии. Я видел в тебе короля без королевства. Я представлял тебя истекающим кровью ружьем. Я видел в тебе принца потерянного рая, прыщавую кинозвезду, гоночный катафалк, нового еврея, хромого бойца штурмового отряда, за которым люди идут в огонь и воду. Я хотел, чтобы горе твое донеслось до небес. Я видел такой огонь, от которого любая головная боль проходит. Я видел, как избирательной системой ты торжествуешь над дисциплиной. Я хотел, чтобы твоя оторопь стала сачком для ловли чудес. Я видел экстаз без веселья и веселье без радости. Я видел, как все сущее меняет свою природу за счет простого развития собственных свойств. Я готов был пожертвовать учением во имя чистоты молитвы. Я многое у тебя отнимал, потому что желал тебе больше радости, чем могла дать моя система. Я понял, что в погоне за совершенством тела можно его изувечить, так и не накачав мускулы.

Кто такой – новый еврей?

Новый еврей это тот, кто изящно сходит с ума. Он подходит к абстракциям как к финансовым операциям, и в результате успешно проводит мессианскую политику, вызывает цветные метеорные потоки и другие погодные явления, которые многие принимают за знамения. Постоянно повторяя уроки истории, он регулярно впадает в амнезию, но сама его забывчивость обласкана фактами, которые он принимает с явным удовлетворением. За тысячу лет он смог поменять цену стигмы[59], заставив мужчин всех наций стремиться к ней, как к самому желанному сексуальному талисману. Новый еврей – автор канадского чуда, чуда французского Квебека и чуда Америки. Он наглядно доказывает, что страстные желания чреваты сюрпризами. Тайна его оригинальности кроется в сожалении. Он путает карты сторонников ностальгических теорий превосходства черной расы, направленные на сохранение единства. Потерей памяти он утверждает силу традиции, смущая мир собственным возрождением. Он растворяет историю и обычай в безусловном приятии собственного наследия во всей его полноте. Он путешествует без паспорта, потому что великие державы считают, что он не опасен. Способность проникать за тюремные решетки усиливает его наднациональную сущность и льстит его склонности к юриспруденции. Иногда он – еврей, иногда – гражданин Квебека, но при этом всегда остается американцем.