— Когда вспомнит и если вспомнит, тогда и решать будем, — глухо сказала Бьерга. — Вот, носились с ней, берегли. И, гляди, как обернулось все. Пора и ей взрослеть да в ум входить. Не то время сейчас, чтобы сопли подтирать. Ходящих с каждым днем все больше. Еще лет десять назад я бы сама к Нэду пошла и потребовала дуреху эту отпустить, и он отпустил бы да еще бы молельника приволок, чтоб по-людски все. А теперь иначе. Гляди, Глава прознает, не только послушников сечь заставит, но и вас троих: и тебя, и Русту, и Майрико. А, может, и дурищу эту, чтобы без всякого колдовства скинула.

Мужчина покачал головой, но спорить больше не стал. Тем временем Майрико достала из своего мешка две склянки.

— Это чтобы скинула, — поставила она одну на сундук у кровати. — А это, чтобы заспала все, — второй пузырек утвердился рядом с первым.

Бьрга кивнула Ихтору, отдавая молчаливый приказ. Обережник подошел к ложнице и провел над головой девушки рукой. От ладони полилось мертвенное сияние, просачивающееся под кожу, под сомкнутые веки юной целительницы.

Миг, другой и Айлиша будто задеревенела. Не билась жилка на шее, не трепетали ресницы, не вздымалась грудь. Казалась спящая мертвой.

— Зачаровал на славу, — проворчала колдунья. — Как теперь ее поить-то?

Нахмурившись, Бьерга налила в плошку с тонким носиком отвар, подошла к девушке и с недоумением ее оглядела.

— Нос что ли зажать?

— Отойди. Дай сюда! — оттолкнул ее Ихтор. — Совсем уж ошалела на старости лет.

И, отобрав у наузницы миску, присел на край ложа, поднял лежащую на нем послушницу, пристроил ее безвольную голову на сгибе руки и мягко подул на лоб, что-то прошептав.

По лицу девушки пробежала едва заметная дрожь, а потом бескровные губы приоткрылись, и обережник прижал к ним плошку с отваром, вливая его едва не по капле. Потом снова шептал, снова дул на холодный лоб и Айлиша делала трудный болезненный глоток. И опять все начиналось сначала.

Покуда Ихтор поил выученицу, Бьерга утащила Майрико к окну.

— Ты это видела? — лицо колдуньи сейчас выглядело особенно молодым, оживленным и глаза горели от возбуждения. — Первый раз лицезрю, чтобы он так о ком то пекся. Влюбился что ли?

— Видела, — кивнула целительница. — Не влюбился. Не умеет он любить. Разучился. Просто по какой-то придури посчитал ее своей. Блажь это. А возится, чтобы наверняка скинула, и следа от другого не осталось! Ой! — всполошилась женщина. — Если прознает, кто ее младенчиком наградил, как бы не убил!

— Не убьет, — крефф сцепила руки в замок. — Еще только не хватало.

От перешептываний женщин отвлек стон. Лежавшая недвижимой до сего времени Айлиша, испив отвара, забеспокоилась на ложе, забилась, а потом вдруг выгнулась дугой, распахнула глаза и застонала, да так надрывно и пронзительно, что сердце заходилось.

— Вот и все, — просто сказала Майрико и шагнула к девушке. — Отойди. Чего ты тут не видал? — шикнула она на Ихтора, и тот послушно отступил, вставая в изголовье.

Следующие обороты тянулись вечность. Айлиша горела, металась, хрипло стонала, комкая потными ладонями простыни. Мужчина отвернулся.

Целительница с колдуньей выбились из сил, меняя тряпки, коими обтирали девушку. В комнате повис острый запах крови. Однако мало-помалу выученица успокоилась, перестала скрести ногтями матрац, перестала открывать рот, словно выброшенная на берег рыба и затихла.

Бьерга бросила на пол влажную тряпицу и прошептала:

— Вот и сделано дело. Теперь только прибраться.

Пока Майрико обмывала послушницу, вздевала на ослабшее вялое тело сухую рубаху, Ихтор спешно менял простыни, не глядя швыряя окровавленную ткань в опустевшее ведро. Колдунья же открыла ставни и впустила в душный покой прохладу осеннего утра.

Глядя на шумящие внизу сосны, крефф колдунов читала заговор и кропила кровью из разрезанной ладони разбивающийся о стену ветер. Как бы ни покинул младенец чрево матери, но душа его не останется неприкаянной. Безгрешное дитя упокоят, дав возможность рано или поздно снова возвратиться в мир.

Когда бесчувственное тело — обмытое и переодетое — снова положили на чистые и сухие простыни, Майрико кивнула Ихтору:

— Наведи дремоту посильнее. Пусть до утра завтрашнего не очнется. Авось заспит все и не вспомнит никогда.

Целитель наклонился к послушнице и что-то зашептал ей на ухо. Через пару оборотов Айлиша улыбнулась, стала дышать спокойно и ровно, а на бледные щеки вернулся румянец. И только судорожные полу-вздохи полу-всхлипы, иногда вырывавшиеся из груди, выдавали пережитое. Через эти-то вздохи крефф вдруг расслышал тихое:

— Тамир…

— Ах вот кто… — горько покачал головой Ихтор.

Захотелось пойти и отыскать мальчишку. А потом долго и с упоением колотить, вбивая в глотку зубы. Но в душе целитель понимал: эта ярость пустая. И не ярость вовсе, а так — обида, уязвленная гордость, что ему предпочли неуклюжего дряблого паренька, ничего толком не умеющего и из себя не являющего. Поэтому крефф стиснул зубы, подавляя рвущееся из груди бешенство. За долгие годы службы в Цитадели он научился владеть собой и, по чести сказать, научился неплохо. И ныне эти умения особенно пригодились.

Бьерга смотрела на внутреннюю борьбу мужчины с затаенной настороженностью. Она видела, как одеревенела его спина, как застыл взгляд. Уж не надурил бы чего…

— Ихтор… — негромко позвала колдунья. — Охолонись. Он теля неразумное. А ты волчище матерый уже. Охолонись. Не тронь парня.

Мужчина коротко кивнул.

— Поклянись Ихтор, — тихо сказала Майрико. — Никто об этом проведать не должен. Дети они, глупые дети. С собой не совладали. Пусть идет, как шло. Отступись.

Крефф молчал. Только на щеках перекатывались желваки. Женщины правы. Можно из чрева вырвать новую жизнь, но вот любовь из сердца вырвать ни у кого не получится. Однако же молодость и глупость проходят. Как и первая любовь. Тамиру же скоро ехать с наставником по погостам, и пропадет он на целое лето. А юное сердце пылкое — горит жарко, но ведь и сгорает быстро. Рано или поздно, девчонке прискучит одиночество.

Поэтому Ихтор, спустя несколько мгновений молчания, сказал:

— Ни ей, ни ему зла не