в «старомодном, странном / Сиреневом камзоле», олицетворяющем породненность Казановы с одиночеством и воспоминаниями. Упомянутый сиреневый камзол Казановы, скорее всего, продиктован воспоминанием о цветаевской любимой сказке Перро «Ослиная шкура»[438], где принцессе помогает фея Сирень-Волшебница. «Из модной лавки Санта-Кроче» приносят атласные платья, заказанные Казановой для бывшей подружки Розины, он дарит их Генриэтте: «Заказанный для темных глаз / Атлас — теперь послужит светлым». Название модной лавки, вероятнее всего, связано с одной из частей Венеции или с базиликой Santa Croce во Флоренции. Цветаева никогда не была во Флоренции, но могла знать о готической базилике, усыпальнице Данте, Микеланджело Буонаротти, Россини и других итальянских знаменитостей, в том числе (и это особенно важно!) представителей семьи Наполеона Бонапарта: В Санта-Кроче похоронены Julie Clary Bonaparte (1771–1845), жена брата Наполеона, Жозефа (1768–1844), королева Неополитанская и Испанская, и ее дочь Charlotte Napoleon Bonaparte (1802–1839). Мережковский в своем романе о Наполеоне отмечает, что Буона-Парте — очень старый и благородный тосканский род из Тревизо и Флоренции[439]. Тема Флоренции ранее присутствовала в стихотворении 1916 года «После бессонной ночи слабеет тело…» цикла «Бессонница», данная в спиритическом, метафизическом контексте. Кроме того, в пьесе Цветаевой, в разговоре с Генриэттой, упомянуто имя знаменитого флорентийского скульптора, живописца и ювелира Б. Челлини (картина 3). В контексте пьесы упоминание лавки Санта-Кроче существенно, поскольку вводит в повествование о Генриэтте тему смерти. Два платья Генриэтты: «Одно — цвета месяца, / Другое — цвета зари!» — символически перекликаются с красным и синим платьями Марины Цветаевой, передавая «двуединую суть» ее одухотворенно-страстной личности. Увлеченность Цветаевой обрисовкой «атласных» персонажей восемнадцатого века, игра с андрогинным передана в следующей фразе Казановы о Генриэтте: «Но вдруг мужскую надевает моду,/ По окнам бродит, как сама Луна, / Трезва за рюмкой, без вина — пьяна…». Ненормированность словоупотребления, «надевает моду», придает фразе очарование[440]. Двойное имя Анри-Генриэтта, соответствует двум сторонам личности героини «Приключения». Страстная «ко всему, что вечно», Генриэтта оказывается в пьесе «Дамою Души» душой самого автора. Платья цвета месяца и зари заимствованы из сказки «Ослиная кожа» Ш. Перро[441]; где фигурируют три платья: цвета небосвода, цвета месяца и цвета солнца, которые заказывает принцесса как невозможные подарки, которые должны помочь ей избежать замужества. Важен, в контексте поэтики Цветаевой, и образ ослинойшкуры неподлинной, мнимой оболочки, за которой скрывается истинное «я», а также мотив колечка с изумрудом, по которому определяется подлинность принцессы. С ослиной шкурой в пьесе Цветаевой соотносится плащ, которого нет в сказке. Благодаря Казанову за подарки, Генриэтта замечает: «Ваш подарок — блестящ. / Одно позабыли вы: / Цвета Времени — Плащ. <…> / Плащ тот пышен и пылен,/ Плащ тот беден и славен…»[442]. Образ плаща уводит двадцатилетнюю Генриэтту от пышных платьев к таинственной, лунной, метафизической дороге, на которой она вновь окажется после встречи с Казановой.

Плащ выступает одеждой сверхъестественного существа, обладающего «крылатой» сутью и в пьесе «Метель», в которой действие происходит в ночь на 1830 года в Богемии, в лесной харчевне. Графиня Ланска отправляется в путь «в мужском плаще». Именно по плащу судят о ней окружающие: «Плащ-то на нашей красотке знатный»[443]. Другой посетитель харчевни, Рыцарь Розы и Князь Луны, господин в плаще, «в лазури», в облаках того света встречавшийся с Дамой, узнает ее и говорит с ней. Плащи являются главными атрибутами персонажей пьесы «Червонный валет», причем длина плаща варьируется в зависимости от роли: «Дама и Короли в больших плащах, Валеты в коротких — как крылья — накидках». «В вьюжном дорожном взметенном плаще „вихрем“»[444] является в третьей картине «Фортуны» Лозен.

Персонажи «Каменного Ангела» изображены двумя-тремя штрихами, передающими двоемирие пьесы: в синем звездном плаще в финале пьесы — Богоматерь; у Ангела одежда «как буря». Сама главная героиня Аврора дана фразой: «Лицо затмевает одежду, глаза — лицо». Платья второстепенных персонажей живописуются коротко в ремарках. Венера: «Черное платье, белый чепец, на груди — толстая золотая цепь»; Веселая девица: «… от движения платок падает — открывая прекрасное, глубоко вырезанное платье»; Герцогиня — «Темная красавица. Черная парчовая роба — колом — от позолоты». Ребенок Авроры «в тряпках», а не в пеленках — этой ремаркой Цветаева воспроизводит трудную атмосферу своего голодного 1919 года. И в цикле «Плащ» (март — апрель 1918 года) Цветаева с удовольствием погружается в «век плаща», ее прельщают «плащ Казановы, плащ Лозэна. — / Антуанетты домино» — костюмы иного времени, которое ассоциируется с интригой, с любовью, музыкой, поэзией, магией; Цветаева воскрешает эпоху Руссо и Калиостро, королей, авантюристов, поэтов и героев 18 века.

Красным плащом наделен всадник поэмы «На Красном Коне» (1921)[445], в плащах изображены Учитель и Ученик, Сивилла (циклы «Ученик», «Сивилла»), Ипполит в «Жалобе». О себе в записной книжке 1919 года Цветаева писала: «… для меня, ненавидевшей обращать на себя внимание, всегда прячущейся в самый темный угол залы, мои 10 колец на руках и плащ в 3 пелерины (тогда их никто не носил) часто были трагедией»[446]. Любопытно, что, несмотря на это, и кольца, и странный плащ не снимались! В другой записи она использует слово «Плащ» в качестве собственного имени, метафоры женщины 18 века и определения своего «Я»; ей интересен мир своей души, хочется размышлять о «просто Плаще — себе»[447]. Цветаева постоянно использует названия одежды метафорически: «Ловить фортуну за конец плаща…» («Приключение», картина 3); «От всех обид, от всей земной обиды / Служить тебе плащом…» («Ученик»); «Как из моря из Каспий- / ского — синего плаща» («Скифские»); «Под плащом плюща» («Дом»); в составе сравнения: «Косу опять распустила плащом» («В темной гостиной одиннадцать бьет…»); «Иль красная туча / Взмелась плащом?» («Ресницы, ресницы…», цикл «Георгий»); «…в плюще, как в плаще бы…» — («Пещера»), цикл «Стихи сироте».

В качестве одежды Души Поэта в стихах Цветаевой, кроме плаща, упоминается и халат («Психея», «Малиновый и бирюзовый»[448]), напоминающий обломовский, связанный для Цветаевой, видимо, с Пушкиным (на портрете В. А. Тропинина на Александре Сергеевиче был коричневый халат). В культурном символе халата стихотворения «Жив, а не умер…», возможно, отразились строки эпитафии А. Дельвига, которые Цветаева могла помнить по роману Д. С. Мережковского «14 декабря»: «Мы не смерти боимся, но с телом расстаться нам жалко: / Так с неохотою мы старый меняем халат»[449].

Слезы — на лисе моей облезлой!

О несответствии платьев в Революцию внутренней сути Цветаева сказала устами Сонечки Голлидэй («Повесть о Сонечке»): «Как вам не стыдно, Володя,