— Послушаем, как вы поете? — сказала Лили.

Девица улыбнулась щербатым ртом.

— А Гарри? Он меня не тронет?

— Гарри… — Девица осеклась, щеки ее вспыхнули, и она взглянула искоса. — Не тронет, если будете сидеть тихо. Гарри нелюдим. Но я могу спеть для вас, пока его нет дома, я ведь всегда пою сама с собой. Только он недолюбливает людей. Я даже не скажу, что вы здесь, когда он вернется: он ничего и не узнает, верно? Вы же не будете шуметь?

Девушка была столь бесхитростна, что я не опасался подвоха, — ну, разве что она случайно проговорится. Но при каждом упоминании Гарри девица так менялась в лице, что я понял: она не расскажет о нас не только мужу, но и соседям. Постепенно я догадался, как она рисковала, попросив нас послушать ее.

«Изба» оказалась простой лачугой с грязным полом. Судя по запаху, там раньше держали домашний скот. Но горел очаг, было тепло и сухо.

Пока Лили ходила по нужде, девушка принесла миски с дымящимся жарким и ломтями хлеба, которые я припрятал в карман на завтра. Поставив поднос, девица пролепетала:

— Меня зовут Кэсси Купер. То бишь Кэсси Берк, миссис Берк.

Ее лицо носило печать страданий. Она была еще молода, как я и предполагал, лет шестнадцати, но широка в талии, с обветренной кожей и глубокими морщинами в уголках рта: жизнь уже успела ее потрепать.

— А меня Виктор… Виктор Оленберг. — Для меня собственное имя тоже звучало непривычно.

Она отрывисто кивнула.

— Сэр, вы ведь правда великан? Почему же ваша подружка вас дразнит?

— Не знаю, зачем она все это говорит.

Кэсси с чувством кивнула, словно тоже не понимала, почему люди поступают так, а не иначе.

— И еще, — она украдкой глянула на меня, — вы носите этот капюшон вовсе не потому, что вы слишком красивый, да?

Я покачал головой.

Ее словно прорвало:

— Раз Гарри сказал, что наденет мне на голову овсяный мешок перед сном. Понимаете, я сама виновата: я горько плакала над одной грустной историей. Я услышала ее, а потом вспоминала много лет подряд, и лицо всегда краснело и отекало.

Она смяла в руке передник и умолкла так же внезапно, как заговорила.

— Глаза краснеют от слез даже у королевы, — успокоил я.

— Королева? — Кэсси тотчас забыла о своих невзгодах. — Вы видели ее? Нет, не как она плачет, ведь ей нельзя плакать, а вообще — вы видели королеву? Ох!

В дверях появилась Лили. Наверное, заметив надменность в ее осанке, девица слегка присела в реверансе.

— Что за байки вы тут рассказываете, Виктор? — спросила Лили. — Как вы ходите на прием к королеве, словно к себе домой?

Голос у нее стал сердитым и недовольным.

— Я принесла вам поесть, мисс, — сказала Кэсси.

Лили уселась на полу. Она ткнула пальцем комковатое блюдо, скривилась в отвращении и отодвинула миску.

— Я же просила торта. Даже не знаю, как это назвать.

— Она вырвала еду изо рта у детей, — строго сказал я. — Спасибо, миссис Берк.

— Какое красивое на вас платье, мисс, — Кэсси нарушила молчание. — Сразу вспоминается свадьба. Наверное, когда вы играли невесту, вдруг разразилась гроза, потому оно такое грязное и порванное. Когда догоните свою труппу, вам придется найти новый костюм, пока не починят этот.

Лили промолчала. Под ее каменным взглядом девушка опустила глаза. Она стояла перед нами неподвижно и теребила передник. Было ясно, чего она так униженно ждала.

— Хотите спеть для нас сейчас? — спросил я.

Кэсси радостно вздохнула, но едва открыла рот, как из дома донеслись грохот и оглушительный кошачий концерт, сменившийся тоненьким хныканьем.

— На минуту нельзя одних оставить! — Она выбежала из лачуги.

Послышались крики, вопли и шлепки, внезапно наступила тишина, а потом разразились рыдания. Не знаю, кто плакал — Кэсси или ребенок: когда она вернулась, лица были мокрые у обоих. На одном боку она несла того, что мы уже видели — теперь он извивался и ревел, а на другом — орущего младенца с огромными волдырями на шее и щеках. Кроме того, на лбу младенца мгновенно вскочила шишка.

Не обращая внимания на детей, девица решительно прошагала на середину комнатки и запела.

Будь ее голос таким же приятным, как характер, девушку можно было бы сравнить с розой, расцветшей на навозной куче. Но, увы, она выла, как пьяная буфетчица из ночной гостиницы. Старший ребенок корчился и брыкался, умоляя отпустить. Кэсси не обращала внимания, и тогда он со всей силы ударил ее по лицу.

Губы девушки задрожали, она разрыдалась и выбежала.

— Гадкое хнычущее отродье, — Лили скривила свое красивое личико в омерзении. — Нужно было утопить их сразу после рождения, как слепых котят.

Она прислонилась к стене и закрыла глаза.

Поздней ночью спотыкающиеся шаги и негромкие проклятья возвестили о том, что Гарри вернулся. Я собрался уходить. За руганью последовали удары и плач — в последнее время я слышал эти звуки слишком часто. Глядя на Лили, я приложил палец к губам и тихо вышел наружу.

Гарри разозлился оттого, что остался без ужина.

— Он бы высох и зачерствел, — оправдывалась Кэсси, икая и всхлипывая. — Я сейчас состряпаю. Подожди минуточку.

— Он и без того как подошва, — проворчал Гарри. — Куда ты его дела? Я съем черствым.

— Я… отдала приблудному псу. Знала, что ты не захочешь, а пес был такой голодный…

— Ты отдала мой ужин собаке?! Черт бы тебя побрал! Стоит мне отвлечься — и ты обдираешь меня как липку!

Я поскребся под самым окном.

— Опять эта шавка! Бьюсь об заклад, она снова пришла за твоей жратвой. Сейчас я попотчую ее от души!

Ставни широко распахнулись. Из окна высунулся большой кулак, сжимающий сапог, затем мускулистая рука и, наконец, озирающееся бородатое лицо. Гарри Берк был высоким и толстым, с важной, злобной миной и перекошенным ртом. Не успел он меня заметить, как я сцапал его за глотку и с такой силой выдернул из окна, что он сломал ставню. Сверху на нас сыпалась солома, я долго бил его о стену, и он громко вопил. Я не боялся переполошить соседей, ведь они привыкли к насилию в этом доме. Схватив сапог, я ударил Гарри каблуком, точно молотом, по лицу и разбил ему нос. Захлебываясь кровью, Гарри взмолился о пощаде.

Справа от меня пискнула мышь. Я попятился, не отпуская Гарри, и увидел в оконном проеме Кэсси, зажимавшую рот рукой. На лбу у нее выскочила свежая шишка — точь-в-точь как у младенца.

Приняв позу целящегося лучника, я замахнулся кулаком, и у Гарри округлились глаза. Я сломал ему челюсть одним ударом. Изо рта посыпались выбитые зубы, глаза закатились, и он лишился чувств. Я отшвырнул тело в сторону и улыбнулся, заметив кровь на костяшках, которые Гарри царапнул зубами. Вдруг я подумал: быть может, я избил его только ради этого ощущения, а вовсе не из-за Кэсси?