Вообще, атмосфера праздника мало-помалу утрачивала тона. И даже прибытие знаменитой Оксанкиной подруги по институтской скамье не смогло в корне изменить ситуацию. Второго дыхания у собравшихся не открылось. Дорохова, конечно, по традиции предоставила Кире слово, и та рассказала парочку свежих анекдотов, как она одна это умеет. Все посмеялись, поаплодировали, еще пошумели немного. И постепенно утомленный народ стал разбредаться по комнатам.

Вот сволочи! Разбудили и разошлись! Причем самая главная виновница – Мурашова – ушла раньше всех, сухо кинув мне напоследок: «Здрасьте!»

Противная! Небось еще и в моей комнате разлеглась! Всех ненавижу!

В гостиной остались только Толик и я.

– Ты чего спать не ложишься? – спросил он меня.

– Да мне уже и смысла нет. Сейчас без пятнадцати семь. Только усну, уже и вставать. Хочу сегодня пораньше домой попасть.

– Ну, поехали со мной тогда. Я уже такси заказал. Минут через сорок обещали быть.

– Правда? – обрадовалась я. – Мне до ближайшего метро. Дальше я сама.

– А куда тебе?

– На «Домодедовскую».

– Ха! – усмехнулся он. – Ну надо же! И мне на «Домодедовскую»!

– Не может быть!

– Ну почему же не может? У меня там школьный друг живет. А у школьного друга живу я, когда бываю в Москве.

– Здорово! Тогда я пошла одеваться.

– Дуй.

Я потихоньку вошла в комнату. На всякий случай. Вдруг Мурашова все-таки здесь.

Она и впрямь была тут. Дрыхла на второй половине кровати. Я, стараясь не шуметь, переоделась. Стала убирать все в пакет. Тапочки, лак, косметика. Так, вроде ничего не забыла!

Взяла в руки пакет – и сморщилась. Зараза, шуршит, как незнамо что.

– Польчик, ты чего, уже собралась?

Из-под ватного одеяла высунулось заспанное Оксанкино лицо. Я удивилась.

– А почему ты здесь?

– Ну, знаешь, почему-то не захотелось ложиться в одну постель с Губановым.

– Понятно. Значит, разругались всерьез. Ладно, зайчонок, спи, я поехала, – я подошла и чмокнула Оксанку в щеку. – Позвони, когда вернетесь.

– Угу.

Она снова влезла под одеяло. А я пошла на кухню, выпить чаю на посошок.

В машине меня немедленно разморило. Я стала то и дело валиться на Толика, который для чего-то тоже забрался назад. Касаясь головой его плеча, я дергалась и с бодрящимся видом садилась ровно, бешено выпучив глаза, чтобы они не вздумали закрываться. Так повторялось из раза в раз, пока Толику все это не надоело. И он обнял меня, уложив мою голову себе на плечо.

Вот тут-то мне спать и расхотелось. Потому что в нос от его шеи и шарфа ударил интимный запах его намытой кожи, туалетной воды и сигаретного дыма. Мне было неудобно лежать на его плече, потому что оно было для меня слишком высоким. Я напрягала шею, тянулась, чтобы не упустить и частички этого запаха.

Толик, заметив, что я не сплю, а тянусь, покосился. А тут еще водитель-добряк, глянув в зеркальце заднего вида, добавил:

– Ну, поцелуй ты девушку. Видишь, как она этого ждет.

И Толик, взяв меня пальцами за подбородок, поцеловал. А потом целовал целый час, пока мы пробивались по пробкам от Садового до «Домодедовской».

И я его целовала.

Когда же затих воркующий шум мотора, мы оба смутились.

– До встречи! – сказала я, вылезая у родного подъезда. Он, не ответив, лишь подмигнул.

Когда я, несколько обалдевшая, с припухшими губами вошла в прихожую, то увидела, что бабушка неподвижно лежит на пороге собственной комнаты.

– Бабуленька! – слабым голосом вскрикнула я и стала сползать по стене.

Но тут старушка обернулась. В руках ее была палка от швабры, а лицо разрисовано черным фломастером.

– Тсс… – приложила она палец к губам. И поползла. Какой ужас!

Оказывается, они со Славиком играли в войну. И это в половине-то десятого утра!

Правда, с моим появлением игра прервалась, потому что Славик, заметив меня, побежал навстречу. На ходу он сделал из своего черного пистолетика контрольный выстрел в голову врага. Бабуленька скорчилась, пустила ногой натуральную судорогу и замерла.

– Поля! – радостно кричал мальчуган.

– Привет, мой хороший! – я присела на корточки, крепко-крепко его обняла. – Как вы тут?

– Как, как, – заворочался «труп». – Вишь, окаянный, заставляет старуху пыль собирать.

– А потому что здесь открытая местность, – объяснил малыш, – а тебе нужно было взять блиндажные укрепления. Но ты не справилась.

Мы со Славиком вдвоем подняли бабулю с пола.

– Как съездила-то? – направляясь отмываться, спросила она. – На свою сексовечеринку?

– Нормально. Весело было.

– А Гарик был? – поинтересовался Славик.

– Был. Привет тебе передавал.

– А когда мы с ним в тир пойдем? Он обещал научить меня стрелять.

– Ну раз обещал, значит, научит, – сказала я, не будучи в этом уверена (особенно при теперешних обстоятельствах).

Тут по телефону раздался длинный-предлинный звонок.

– О, межгород! Мамочка, наверное! Я побежала отвечать.

– Алло, Поленька? – услышала я.

– Да, мамочка, привет! Как вы там? Как бабуся? Дозревает?

– Нет, родная моя. Мы с ней решили, что я здесь останусь. Куда ее дергать на старости лет? Поживу пока, а там видно будет. Я уже и насчет работы договорилась – продавщицей в обувном. Это от нас километрах в пятнадцати. На автобусе около получаса выходит. Но зато очень удобно, прямо до магазина доезжаю.

Мама говорила быстро-быстро. Будто хотела одним махом оправдаться за все стразу. За что ей оправдываться? Я же все понимаю. Бедная моя! Будет мотаться в холодном автобусе, который неизвестно как ходит. Далеко. Тридцать километров в оба конца. Бедная! Бедная моя!

– Мамочка!..

Я замолчала, абсолютно не зная, что можно ей предложить. Ведь она не хочет там оставаться. Она хочет домой. Ко мне, к своему любимому рукоделию, к своему уютному, теплому уголку, где она обычно читает, укутавшись в шаль.

– Что, доченька?

– Когда же мы теперь увидимся?

– Не знаю. Теперь, наверное, когда ты сможешь ко мне выбраться.

«Или когда бабуся отбросит коньки», – мысленно добавила я, но тут же выругала себя за подобный цинизм.

– Значит, не раньше лета, – вздохнула я.

– Поживем – увидим, – не согласилась мама, очевидно тоже всерьез подумывая о «коньках». – Ну а как у вас?