губернатора. Но никто тогда не догадывался, что губернатор Василий Кузьмич никогда не путал постель красивой женщины с делами, что решались за губернаторским столом. Стол у него на зависть многим – старинной работы для закрытых заседаний. Обтянут он был сверху зеленым сукном, что часто можно увидеть на бильярдных столах.

Кузьмич давно усвоил главное правило, потому, наверное, один из немногих, и выжил в группировке. Он убежденным оставался, что любовь красивой женщины не только вредит служебным и государственным делам, но обязательно и под монастырь подведет. Его крестьянский ум опытного лесника говорил ему: никогда не слушай женщину, с которой делишь ложе любви. Мозги тогда не работают. А любовь – обман, даже хуже болезни.

А с Жилиной Клавдией Ивановной его связывала только работа. Сначала – в лесничестве, а потом – в администрации области. Она ни разу не ошиблась, давая ему аналитические информационные справки. Однако, одного он не учел, придет время и она захочет уйти на пенсию. Время неумолимо. И в наступившем году она окончательно собралась оставить работу. И пожелала напоследок помочь сыну. Ведь он тоже впервые попросил обратиться ее к начальнику. Раньше он себе такого не позволял, знал, что мать не согласится.

Клавдия Ивановна выполнила просьбу сына. Она ввела его друга Аркашу, вместе с его начальником, в кабинет губернатора, где находился тот стол, обитый зеленым сукном. А губернатора, который назначил время встречи, она известила заранее.

– Садитесь! – сказал Василий Кузьмич. Большой, здоровый мужик, с огромной лысиной; руки, как поленья, с трудом отрывались от стола. Глаза ему выдались маленькие, как у крота, но не портили его, а сидели открыто на широком, скуластом лице. Они оказались даже чем-то похожи с Анатолием Александровичем, только Попов до старости сохранил, в отличие от Кузмьича, густые черные волосы. – Говорила мне про тебя твоя тетка. Нравится она мне. Не замужем. Вдова. Но женщин таких слушать нельзя. У меня рак. Я давно лечусь. Отлюбил я свое. Говорю, не скрывая. Все равно все уже знают. Почку в Москве одну удалили. Теперь тазобедренный сустав заменили. Метастазы. Вы, врачи, вам страсти-мордасти говорить можно. Кардиологический центр построил, там лучшее реабилитационное отделение. Поддерживают мои силы! Понимаете?.. Элеонора одна не останется. Такие женщины в одиночестве не живут. Вас, Анатолий Александрович, знаю много лет. Ваше время вышло. Это я инициировал вашу пенсию! – Говорить здесь слова об участии Элеоноры он не хотел. – Меняются времена. Меняются нравы. Теперь нужен на ваше место другой человек. Скажем так, более гибкий. Если вы привели ко мне такого, мы договоримся.

И тут Попов понял, как правильно поступил, что ставку сделал на Плотникова, как в рулетке – все фишки на зеро. На хитрого пройдоху и эксперта с двойным дном. Он его давно заприметил, и теперь понимал, почему его хвалил заместитель Блязин и часто брал с собой на эксгумацию. Он вообще заметил, что время поменялось не в лучшую сторону для судебных врачей. Но у него представления оставались еще слишком ретроградными. Сам уже понимал, пора уходить из начальников.

– Я думаю, – снова сказал Кузьмич, – вы поняли меня и выступаете гарантом представленного специалиста? Так или нет?

– Так, – ответил Попов. И у него сильно и больно сдавило сердце. Или что-то вроде того, как говорят, в зобу дыханье сперло. Сказать дальше он ничего не смог. Покраснел от боли. Но боль тут же отпустила. Правда, говорить уже ничего не пришлось, потому что Кузьмич продолжать разговор дальше и не намеревался…

– Вас проводят! Рад был встрече! Всего вам хорошего! – сказал хозяин кабинета, выпроваживая от себя гостей.

Сама судьба определяла ход событий. Незадолго до смерти, Владимир Геннадьевич Тураканов подарил мне настоящий боевой пистолет. Он, словно чувствовал и знал, что мне когда-нибудь понадобится такое оружие. То, что оказалось в моих руках, я пока не знал, что с ним делать. На какое-то время я спрятал его в курятнике у тещи. Но с тех пор, как у меня уже появился пистолет в потаенном месте, я пришел к Вере. Впустил в себе Ее с горчичное зерно и стал чуточку верующим человеком.

И теперь убийство одного человека, даже негодяя, по своей сути, я причислял к самому тяжкому греху. Но с другой стороны, я неустанно вспоминал и перебирал у себя в памяти слова мудрого человека. Он говорил мне, что Бог приходит не сам на Землю вершить правосудие и бить колотушкой по голове нерадивых и подлых людей. Он посылает избранных, а может, и грешников, таких, как мы, которые и вершат Божий суд над негодяями. И я спрашивал себя и задавался одним и тем же вопросом не раз. Имею ли я право и уполномочивал ли меня Бог на это? И если – да, то, как я могу узнать? И тут я ловил себя на мысли, что я уже слышал что-то подобное из уст книжного персонажа Родиона Романовича Раскольникова. Тогда я перестал философствовать и хорошо начинал представлять, как я это сделаю… Я переведу все свое небольшое имущество на другого человека и сделаю все заблаговременно, еще до отъезда в Сибирь, сразу после моего незаконного увольнения с работы. Теперь хозяйкой моей квартиры и машины стала любимая женщина. Я уважал и любил ее по-настоящему. Кто и зачем мне ее послал, спрашивал я себя, и не мог понять. Пытался разумно рассудить, откуда вдруг свалилось такое счастье или испытание, и терялся в догадках. Мои дети и бывшая жена бросили меня после долгих лет совместной жизни. А я всегда им оказывал помощь и постоянно натирал «мозоли на своих руках», чтобы помочь любой копеечкой, которую я старался заработать для них на еду и одежду, пока они получали, каждый из двух сыновей, по два высших образования. А они, получив дипломы, стали вдруг чужими. И погнали меня на скотобойню, как старого отъезженного мерина, который сам пока шел. Поэтому я не хотел, чтобы мое небольшое имущество хоть кому-то послужило из них. Из всего скарба я собрал отдельно личные вещи и вынес на улицу, чтобы раздать бедным и обездоленным. Но шабалы неожиданно вспыхнули и сгорели… Я оказался свободным вовсе от земных материальных уз и намеревался идти дальше, необремененный никакой ношей, а тем более, поклажей старых вещей. Потом я представлял, как еду в Пензу. Приоткрыл бы стекло в чужом легковом автомобиле, и ветер свободы обдувал бы мне лицо. Весь путь здесь недолгий. Я его хорошо знал. Много раз, изъездив дорогу туда и обратно. И я правильно сделал, что поехал