Мы не найдем у Корнеля наследника престола, который в беседе с военачальником[284] позволял бы себе ту очаровательную непосредственность, с которой изъясняется у Шекспира принц Уэльский, будущий король Генрих. […]

Становится грустно, когда видишь, какое поразительное множество людей, особенно в странах холодного и влажного климата, начисто лишено вкуса, чуждается изящных искусств и ничего не читает, разве что перелистает раз в месяц какой-нибудь журнал, чтобы быть в курсе происходящего и иметь возможность при случае поговорить о вещах, о которых имеет самое смутное представление.

Поезжайте в провинциальный городок, вы редко найдите там одну-две книжные лавки. Случаются и такие, где их вовсе нет. Книг не сыщешь ни у судьи, ни у каноников ни у епископа, ни у субинтенданта, ни у акцизного, ни у сборщика соляной подати, ни у зажиточных горожан; все они невежественны – в просвещенности мы недалеко ушли от двенадцатого века. А как редки люди со вкусом в главных городах провинций, даже в тех, где есть академии!

Истинный вкус находит прибежище лишь в столицах крупных государств, да и тут он удел немногих, простонародью он недоступен. Не до вкуса буржуазным семьям, которые поглощены заботами о состоянии, домашними хлопотами и тупым бездельем, знающим лишь одно развлечение – карты. Изящным искусствам наглухо закрыт доступ во все места, имеющие отношение к юриспруденции, финансам и торговле. Позор для духа человеческого, что вкус, как правило, достояние людей богатых и праздных. Я знавал в Версале одного конторского служащего, обладавшего природным умом, он говорил: «Увы, мне недостает времени приобрести вкус».

Не думаю, что в таком городе, как Париж, где население перевалило за шестьсот тысяч, найдется три тысячи человек, обладающих вкусом к изящным искусствам. Стоит появиться на сцене чему-либо замечательному, что случается редко, да иначе и быть не может, как мы слышим: весь Париж очарован; печатают, однако, это произведение самое большее в трех тысячах экземпляров.

Вы можете объехать всю Азию, Африку, половину северных стран – где встретите вы истинный вкус к красноречию, поэзии, живописи, музыке? Почти весь мир находится в варварском состоянии.

Итак, вкус подобен философии, он – достояние немногих избранных.

Для Франции было великим счастьем, что в Людовике XIV она обрела короля с врожденным вкусом. […]

Овидий зря говорит, что бог создал нас для созерцания неба: «Erectos ad sidera tollere vuttus»[285] (почти все люди склоняются к земле).

Почему бесформенная статуя или дурно написанная картина с изуродованными фигурами никогда не почитались шедеврами? Почему никогда шаткий и лишенный пропорций дом не рассматривался как прекрасный памятник архитектуры? Почему резкие и дисгармоничные звуки в музыке не радовали слуха ни одного человека? И откуда же пошло, что весьма дурные варварские трагедии, писанные в площадном стиле, пользовались успехом даже после превосходных сцен Корнеля, трогательных трагедий Расина и тех немногочисленных хорошо написанных пьес, которые были созданы после этого изящного поэта? Только в театре мы сталкиваемся с тем, что успех подчас имеют произведения безобразные, как трагические, так и комические.

В чем тут причина? Да в том, что только на театре властвует иллюзия; успех спектакля зависит от двух или трех актеров, подчас даже от одного, а, главное, от клаки, которая прилагает к сему все свои усилия, тогда как люди со вкусом не прилагают никаких. Эта клака верховодит иногда целым поколением зрителей. И она тем очевиднее добивается своего, что ставит себе целью не столько возвысить одного автора, сколько принизить другого. И только в театре порой необходимо целое столетие, чтобы вернуть творению его подлинную цену.

Но, в конечном итоге, империей искусств правят люди со вкусом. Пуссен был вынужден покинуть Францию[286], уступив свое место плохому художнику. Лемуан покончил с собой от отчаяния[287]. Ван Лоо был уже готов предложить свой талант другой стране[288]. И только ценители искусства вернули им их истинное место. Нередко самое дурное произведение, независимо от жанра, пользуется необыкновенным успехом. Некоторое время зритель не замечает промахов, варваризмов, ходульности чувств, смешной напыщенности, потому что клака и дурацкий восторг толпы вызывают опьянение, при котором чутье притупляется. Только знатоки в конце концов выводят публику на истинный путь, в этом и заключается единственное отличие наций просвещенных от невежественных, ибо парижская чернь нисколько не возвышается над любой иной чернью; в Париже, однако, хватает образованных умов, чтобы направлять толпу. Толпой легко руководить в момент народных движений, но чтобы образовать ее художественный вкус, требуется немало лет.

Воображение – это ощущаемая каждым чувствующим существом возможность представлять себе умозрительно чувственно воспринимаемые предметы. Эта способность зависит от памяти. Мы видим людей, животных, сады – органы чувств передают нам эти восприятия, память их удерживает, воображение сочетает. Вот почему древние греки называли Муз «дочерьми памяти».

Весьма существенно отметить, что способности воспринимать, удерживать, сочетать идеи стоят в ряду явлений безотчетных. Невидимые пружины нашего существа – дело рук природы, а не человека.