– Мам, я куда-нибудь уеду. Не могу здесь оставаться.

Не могу освободиться от ее руки. А теперь она еще и дрожит всем телом.

– Не бросай меня, Карл, – просит мама. – Карл, пожалуйста, не бросай меня. У нас с тобой все будет замечательно. Обещаю.

Она плачет, уткнувшись мне в шею.

Кто-то стучит во входную дверь.

Дебс идет открывать и заводит разговор. Я слышу лишь отдельные слова, но их вполне хватает.

– Ударил ее… совершенно голый… просто одичал… брат в озере… безопасность.

Так. Заботливая тетка все-таки вызвала полицию.

Мама будто не слышит. Раскачивается из стороны в сторону, невольно заставляя качаться и меня.

– Ты все, что у меня осталось. Не уезжай, Карл. Не бросай меня.

– Мисс Адамс! – кричат снизу.

Мама перестает раскачиваться.

– Мисс Адамс!

Мама глотает воздух.

– Обождите. Сейчас спущусь.

Она крепко стискивает меня в объятиях и наконец-то разжимает руки. Вытерев глаза рукавом, несколько раз глубоко вздыхает.

– Ты ведь не уйдешь из дома?

«Уйду!» – хочется крикнуть мне.

– Не знаю. Мам, я больше не могу спать в той комнате.

– А как насчет дивана в гостиной?

Пожимаю плечами.

– Ты только продержись до похорон. Мы вместе пройдем через это, и… у нас все наладится. Я обещаю. Договорились?

Она идет вниз. Я подтягиваю колени к груди, кладу на них голову и вслушиваюсь в мамины попытки вести себя как нормальная, уверенная в себе женщина. Она просит полицейских пройти в гостиную, произносит дурацкую фразу о «несносной погоде» и предлагает им чаю.

Входная дверь закрывается. Голоса звучат глуше. Полицейские перешли в гостиную. Перестаю вслушиваться, превращая их разговор в обычный фоновый шум. Странно, но в таком виде он даже успокаивает.

Минут через десять мама поднимается ко мне. Садится передо мной на корточки.

– Они хотят с тобой поговорить. Убедиться, что ты в порядке. Тебе надо переодеться.

– Зачем? Мне и так хорошо.

В ее халате уютно, словно я завернулся в одеяло. Сухо. Тепло. Я бы не прочь носить его, не снимая.

– Не надо дразнить гусей.

Мама оглядывает одежный развал на полу коридора, потом уходит в свою комнату. Оттуда приносит джинсы и футболку.

– Чьи?

– Не спрашивай. Трусов я не нашла.

Я беру одежду, поворачиваюсь к маме спиной, сбрасываю халат и надеваю джинсы. Они на пару размеров шире. У мамы иногда бывают мужчины. Удивляюсь, почему она выбирает себе покрепче и потолще. Надеваю футболку. Там рисунок и надпись: «Серферы делают это стоя».

Смотрю на маму.

Она кривится:

– Извини.

Понимаю, что ее извинение касается не только дурацкой футболки. Вопреки своему настроению, улыбаюсь. Я готов даже засмеяться.

– Мам, ну и…

– Согласна.

Нагибаюсь и подворачиваю брючины, чтобы не волочились по полу.

– Ты готов? Можем идти? – спрашивает она.

– Готов.

Позже, когда полицейские ушли, а Дебби улеглась в ванну «отмокать», мама устраивает мне «гнездышко» на диване. Она сама частенько спала здесь, отрубаясь после выпивки. Но сейчас пытается соорудить подобие постели. Приносит подушку и мой спальный мешок, и у меня сжимается горло. Даже издали от него пахнет плесенью. Бегунок молнии отражает свет, и я сразу же слышу поскрипывание другой молнии. Той, что запечатала Роба в черном мешке. Меня передергивает. Желудок грозит вывернуть немногочисленную еду, запихнутую в него сегодня.

– Мам, только не спальник. Я в него не лягу.

Она морщится, но молчит. Уносит мешок наверх и возвращается с простыней и двумя одеялами.

– Это тебе больше нравится?

– Да.

– Я хотела купить пододеяльник, – делится она. – Пару недель назад видела в супермаркете. Всего пятерка. Но пятерки тогда у меня не было. Вообще-то, понадобилась бы десятка. Вас было двое…

Она умолкает, потом спрашивает:

– Карл, как мы это переживем?

Я делаю вид, что не понял ее слов. Не хочу сейчас говорить об этом.

– Ты застели диван простыней. Я накроюсь двумя одеялами.

Она смотрит на меня в замешательстве, потом кивает.

– Да… конечно. Хорошо.

И застилает диван, подсовывая простыню под кромку.

– Мы хотим завтра его навестить, – вдруг сообщает она.

– Что?

– Мы с Дебби. Навестим его… Попрощаемся. Это в часовне Упокоения.

Я усиленно взбиваю подушку.

– Тебе тоже следует пойти. Не упрямься, Карл. Так принято в нашей семье. Это помогает.

У меня волосы встают дыбом при мысли, что я увижу тело таким, каким видел на озере.

Мама расстилает одеяла и тоже подтыкает их по краям. Я пристраиваю подушку. Настоящая кровать.

– Тебе будет удобно? – беспокоится она.

– Думаю, да.

И думать нечего. Это несравненно лучше мешка и логова, в котором я спал.

– Тогда я пошла, – говорит мама. – Еле на ногах стою. Наверное, и Дебс мигом захрапит после ванны. Но сегодня тебе ее храп мешать не будет.

– А она надолго к нам? – спрашиваю и сам стыжусь вопроса.

– Еще дня два. С нею непросто, но она искренне старается помочь. После похорон уедет.

– И тогда мы останемся здесь вдвоем.

– Здесь… или в другом месте.

– Это как?

– Я звонила ремонтникам. Они сказали, что знают о протечках и плесени. Эта пакость не только у нас. Сказали, что давно не было таких жутких дождей. Тут на каждом доме надо кровлю менять. Так что нас на время могут переселить.

Дождь отчаянно барабанит в окно. Никаких надежд на то, что перестанет.

– Ты бы не возражал против переезда?

– Не знаю. Как-то не думал об этом… Пожалуй, нет.

– Не хочешь оставаться из-за воспоминаний?

Здесь целые пласты воспоминаний. Куда ни ткни.

Мама и не ждет моего ответа. Идет наверх.

– Мам, – окликаю я.

Она останавливается.

– Тут холодновато. Можешь мне дать свой халат? Всего на одну ночь.

Она собирается что-то сказать, но молчит. Потом слегка улыбается.

– Хорошо. Сейчас принесу.