Но однажды начавшись, безумие продолжалось с новой силой. Как только он успел развесить весь свой курортный гардероб в шкафу, в двери вежливо постучали, и ему были доставлены бутылка охлажденного Шато Карбоне, букет свежесрезанных цветов и коробка бельгийских шоколадных конфет. И все это без малейшего намека на сомнение в его персоне или того, что перепутали его коттедж с одним из соседних выше или ниже по дорожке.

— Это вам, сэр!

Судья переменил костюм на пару бермуд, содрогнувшись при виде своих тощих ног, и свободную спортивную рубашку. Белые теннисные туфли и белое парусиновое кепи завершили его тропический наряд. Темнело, и ему не терпелось прогуляться. По разным причинам.

— Я знаю, кто такой Жан-Пьер Фонтейн, — сказал Джон Сен-Жак, перечитав регистр, лежащий на стойке. — Он тот самый, о ком мне звонили из офиса губернатора. Но кто такой, черт возьми, Б. П. Префонтейн?

— Известный судья, прибывший из Соединенных Штатов, — ответил ему с четко выраженным британским акцентом, высокий негр, управляющий гостиницы. — Мне звонил по поводу этого человека мой дядя, помощник губернатора по иммиграционной службе. Он позвонил мне около двух часов назад, прямо из аэропорта. К сожалению, в момент прибытия судьи я был наверху, но наши сотрудники все сделали как нужно.

— Судья? — переспросил хозяин гостиницы, но управляющий потянул его за рукав и отвел в сторону от стойки и толпящихся за ней клерков.

— Так что тебе сказал твой дядя?

— Все, что касается двоих наших именитых гостей, должно носить оттенок полной приуатносси.

— Почему? В чем дело?

— Мой дядя был очень краток, но сообщил мне, что он видел, как достопочтенный судья прошел к стойке межостровного сообщения и приобрел билет. Это подтвердило его более ранние догадки. Судья и герой Франции родственники, и им необходима конфиденциальная встреча по делу чрезвычайной важности.

— Если это так, то почему твой судья не забронировал для себя номер заранее?

— По этому поводу есть два объяснения, сэр. По словам моего дяди, первоначально встреча должна была состояться в аэропорту, но приветственная церемония, организованная губернатором, помешала этому.

— А второе?

— Ошибка, допущенная в офисе судьи в Бостоне, штат Массачусетс. По словам дяди, судья жаловался ему на нерадивость своих сотрудников, совершивших оплошность при оформлении ему паспорта, и он обещал устроить им нагоняй по возвращению.

— Похоже на то, что судьям в Штатах платят больше, чем их коллегам в Канаде. Ему здорово повезло, что у нас оказалось место.

— Летний сезон, сэр. В течение этих месяцев у нас обычно есть свободные места.

— А, да, я и сам это знаю. Ладно, предоставим этим родственникам возможность выяснять отношения столь запутанным путем. Может быть стоит позвонить судье и сказать ему, где находится коттедж Фонтейна? Или Префонтейна, черт их разберет…

— Я обсуждал этот вопрос с дядей, сэр, но он был непреклонен. Он сказал, что нам не нужно совершенно ничего делать или говорить. По словам дяди, у всех великих людей есть свои секреты, и он не хотел, чтобы о его выводах узнал еще кто-нибудь, кроме участников встречи.

— Что-то я не понял?..

— Если мы позвоним судье, то он сразу поймет, что сведения о цели его приезда были получены от моего дяди, начальника иммиграционной службы Монтсеррат.

— Ох, Боже мой, делайте что хотите. У меня голова идет кругом… Кстати, я удвоил патрули на дорогах и на пляже.

— Мы усилим внимание, сэр.

— Кроме того, я собираюсь убрать номера с дорожек и коттеджей. Я и без того знаю, кто где, но мало ли кто заберется сюда.

— У нас могут быть неприятности, сэр?

Джон Сен-Жак покосился на управляющего.

— Сейчас нет, — ответил он. — Я только что закончил осмотр пляжей и территории гостиницы, проверил каждый дюйм. Если вы не в курсе, то я и моя сестра с детьми живем в коттедже номер двадцать.

Герой Французского Сопротивления Жан-Пьер Фонтейн медленно шел по бетонной дорожке в сторону последнего в их ряду коттеджа, расположенного неподалеку от моря. Этот дом напоминал остальные, у него были такие же розовые стены и красная черепичная крыша, но лужайка вокруг была больше и живая изгородь, по периметру лужайки, выше и гуще. Этот коттедж обычно предоставлялся премьер-министрам и президентам, иностранным послам и сенаторам, людям высокого международного статуса, желающим отдохнуть в уединенном комфортабельном тропическом гнездышке. Фонтейн достиг конца дорожки, приведшей его к кирпичному забору, окружающему коттедж и упирающемуся в крутой склон холма, спускающегося вниз почти до пляжа. Забор огибал холм с обеих сторон, проходя как раз под балконами коттеджа, одновременно обозначая границу территории и предохраняя ее от посторонних взглядов. Вход в коттедж номер двадцать перекрывали металлические ворота, надежно укрепленные в кладке забора и, так же как и стены, выкрашенные в розовый цвет.

Взглянув поверх ворот, пожилой человек увидел маленького мальчика, бегущего по лужайке в одних купальных трусиках. В проеме открытых дверей коттеджа появилась женщина.

— Пора обедать! — крикнула она мальчику. — Джеми, иди сюда!

— Мамочка, а Элисон поела?

— Наелась и спит. Она не будет кричать на своего братика.

— А в нашем доме мне больше нравилось. Мамочка, почему мы не можем вернуться обратно в наш дом?

— Потому что дядя Джон хочет, чтобы мы оставались здесь… Тут есть лодки, Джеми. Вы с дядей сможете рыбачить и ходить по морю под парусом, как в прошлом году, в апреле, во время весенних каникул.

— Но тогда мы жили в нашем доме.

— Да, и папа был с нами…

— А как здорово мы катались на грузовике, помнишь?

— Обед, Джеми. Быстро домой.

Мать и сын скрылись за дверью. Фонтейн вздрогнул и представил себе то, что от него требует Шакал, картину кровавой расправы, привести в исполнение которую он поклялся. Голоса ребенка и женщины все еще звучали в его ушах. «Мамочка, почему мы не можем вернуться обратно в наш дом?.. Но тогда мы жили в нашем доме». И ответ его матери: «Потому что дядя Джон хочет, чтобы мы оставались здесь… Да, и папа был с нами…» Только что подслушанному могло быть множество объяснений, но несмотря на это, Фонтейн ощутил тревогу. Он всегда чувствовал опасность раньше других. Годы, наполненные ею, обострили его восприятие. Возникшее у него ощущение тревоги навело его на мысль совершить, сегодня же вечером, еще пару выходов из дома, и пройтись возле этого коттеджа еще несколько раз.

Он повернулся и зашагал по бетонной дорожке прочь от кирпичного забора. Погруженный в свои мысли, он почти столкнулся с другим постояльцем гостиницы, примерно одних с ним лет, в смешной белой кепочке и белых туфлях.

— Прошу прощения, — сказал незнакомец, уступая дорогу Фонтейну.