– Ирка! – Слово меня парализовало. Как в прошлый раз, дома. Чертов шаман, убежал тогда, но нет! Сейчас же их двое!

– Ирка! – Они швырялись в меня головешками из мангала, и на какие-то секунды мясной запах оставлял мои ноздри.

– Ирка! Ирка! – Парализующее заклинание они выкрикивали наперебой, и я не могла даже двинуться с места. Столько мяса, а я тут…

Тот, что крупнее, сорвался и побежал, увлекая за собой мелкого. Я наконец смогла шевельнуться и рванула за ними, но получила в ноздри залп горячих углей.

Тварь взвизгнула и заездила мордой по земле, охлаждая обожженный нос. Хорошо. Здесь, на горелой поляне, да еще с обожженной мордой, она не учует мальчишек. Они успеют убежать далеко. Жаль, Фантомас фонарика не захватил, заблудятся ведь. Хотя наверняка фонарик есть у Сашки, как-то он нас нашел.

Носопырку жгло не по-детски. Похоже, парни запульнули мне уголек прямо в ноздрю. Тело, наше общее с Тварью, отказывалось переживать о чем-то другом, кроме как о боли. Почему, например, Фантомас стал Фантомасом, когда его позвали по имени? А на меня это подействовало как парализующее заклинание, и то ненадолго. Почему я три года сражалась за человеческий облик, а этот балбес, который и книжку-то прочитать ленится, стал человеком от одного слова? И слово-то дурацкое: «Юр-ка». Мысли текли ровно, не трогая эмоций, и даже привычная обида урода на мир вела себя тихо, уж очень ожог болел. Тварь нашла лужу и плюхнулась мордой туда, как свинья, – прохладно.

Надеюсь, этим двоим хватит ума не возвращаться за мной до рассвета. Не удивлюсь, если они уже дома у кого-нибудь, чаи гоняют. Наплели родителям, что замерзли и вернулись, оставив компанию дожаривать шашлыки. Фантомас, наверное, рассказывает Сашке, как дошел до жизни такой. Тот слушает с открытым ртом и верит, как не верить, когда сам все прекрасно видел. Еще они обсуждают меня, обязательно обсуждают: почему это у Юрки получилось, а у меня нет, меня ведь тоже звали. Еще издеваются небось: «Вот она нас мучила своей психологией, а много ей та психология дала?!» Вот так и живи, Тварь. Так и живи, урод: рви себе жилы, учись-старайся на сто первой границе человеческих возможностей, все равно у тебя ничего не выйдет. У Юрки вышло, а у тебя – фигушки. И неизвестно почему. И ни за что, а просто так.

Тварь заплакала вместе со мной, и я сразу ожила: ну-ка выпусти когти! Давай сама вспори себе брюхо, ну хоть царапни – все сразу будет кончено, мы освободимся. Не так, так этак, какая тебе разница?! Ты хочешь, я знаю, давай! Но Тварь неуклюже встала и пошла доедать сырые шашлыки. Сознательно причинять себе боль – это все-таки человеческое.

Домой я пришла рано, все еще в слезах и обвешанная рюкзаками (мальчишки бросили свои в лесу). Тетка уже суетилась на кухне и, увидев меня, некстати начала свой спектакль:

– Опять с мальчиками поссорилась? Серьезно?

Я не могла больше терпеть ее вранья. Я сказала:

– Серьезнее некуда. Они освободили Фантомаса. Фантомаса, понимаешь? Лоха, которому книжку-то лень прочитать…

– От чего освободили? Что ты говоришь?

– А у меня не получилось! У меня!..

– Не истери, бешеная! Говори толком, что случилось? Милицию звать?

И я рассказала ей толком. Про Тварь, Фантомаса, про то, как мы пытались меня выручить, а вместо этого получили Большую Тварь. Как Фантомас меня покусал и как потом освободился, а я не смогла.

Тетка сперва пыталась юлить, отмахиваться: «Это ты такой рассказ написала?» или «Тебе приснилось, да?», но в конце концов раскололась.

– Я знаю, Ир. Я тебе больше скажу, мы все такие же. Я, Машка, дядя Леша. Мать твоя – нет, а тебе вот передалось…

Я так обалдела, что даже не поняла:

– Кто? Какие?!

– Оборотни, как ты. Ничего, живем, как видишь. И насчет мяса не есть – ты правильно делаешь: нам осталось всего года по два… Маше чуть больше, у нее поздно открылось…

– Ты издеваешься?!

– Нет.

Еще зимой я бы обрадовалась, что не одна такая. Повисла бы у тетки на шее и все простила от радости, что нашла своих. Найти своих – мечта любого урода. Пусть даже эти свои так долго притворялись чужими, черт с ними, я бы поняла, мы, уроды, пугливые. Но именно теперь, после этой жуткой ночи, после этой кошмарной весны, простить я уже не могла.

– А чего ж вы молчали-то?! Почему врали, почему делали вид, что все в порядке?!

Я поймала себя на том, что впервые реву при тетке, и от ужаса разревелась еще сильнее. Теткино вранье, которое давило на меня годами, оказалось еще страшнее, чем я думала.

– Как вы могли молчать?!

– Думали, у тебя это пройдет. Такое бывает иногда, психологический феномен, Машка помнит, как называется. Если проблему игнорировать, ее не станет.

– Вы не проблему, вы меня игнорировали!

– Ты обидчивая, как все подростки. У тебя это правда могло само пройти. Но если, ты говоришь до сих пор…

– До сих пор! И у Фантомаса получилось стать человеком, а у меня…

– Дурочка! – Тетка села на диван рядом со мной. Она излучала такое благодушие, как будто не обманывала меня столько времени. – Дурочка, он же свеженький, вчера обращенный! Конечно, ему было легко освободиться! А ты родилась такая, да не ты первая. Бабка твоя такая была, я вот, Машка…

Бабка, значит. Никогда ее не знала: она умерла раньше, чем я родилась. Что ж, спасибо ей за щедрое наследство.

– Что же мне теперь, всю жизнь?..

– Почему всю? Простые методы на тебя не действуют, это да, но освободиться, говорят, и нам можно. Постись, девять лет – не такой уж срок. Я видела, ты гипнозом увлекаешься, рану себе нанести не пробовала?

– Нет. То есть пробовала, не смогла…

– Еще получится. Не так, так этак, жизнь длинная. – Она говорила так, что поверить ей не получалось. Говорила, будто сама не верила.

– А бабушка? Она освободилась перед тем, как?..

– Мы не говорили об этом… – Тетка перехватила мой взгляд и поспешила объяснить: – Из-за твоей матери! Она-то нормальная, мы и не хотели ее пугать. Но, думаю, освободилась, иначе бы дольше прожила. Мы ведь крепкие.

Крепкие – это точно. Я три года билась, пытаясь освободиться, и все – головой об стену. Напрасно все.

– Почему ты молчала?!

– Я же говорю…

Больше я не захотела ее слушать, ушла в комнату, где еще спала Машка. Сестренка моя, значит, тоже – того. Может, потому и пошла на психфак, чтобы лучше справляться с Тварью. И тоже молчала! И дядька молчал, а я-то думала, он единственный, кто относится ко мне по-человечески! Он и еще Машкин терьер. Теперь я знаю, почему в полнолуние его оставляют соседке вместе с ключами. И почему он не боится меня: привык, бедолага, в семье-то оборотней…

Я села на свой диван и сидела уже не помню сколько. Ложь оказалась еще больше и страшнее, чем я думала. Она накрыла меня с головой и оглушила так, что ничего на свете больше не хотелось и ни во что больше не верилось.