Когда появился Фролыч, я ему все это рассказал.

— А зачем ему в подъезд понадобилось? — спросил Фролыч.

— Он сказал, что он здесь будет жить.

— И не выходил?

— Я ж говорю — сгинул. Не выходил.

— Так что ты переживаешь? Значит, он здесь уже живет. Хочешь пива? Там в овощном дают, я взял шесть бутылок.

Он пошутил, конечно, насчет того, что этот самый человек здесь уже живет. Потому что у него было хорошее настроение, и вечером они с Людкой собирались в театр, да и с пивом повезло. Если бы он знал, насколько был прав, ему было бы не до шуток.

Тут придется немного забежать вперед. Из этой квартиры Фролыч впоследствии съехал, потому что его взяли на работу в райком комсомола и дали другую жилплощадь, не в пример лучше, но продавать старую квартиру не спешил, думаю, что из соображений сентиментальных. Он ее переоформил на Людкиного отца, а сам с Людкой прописался в новой квартире. Потом он ее все же продал много лет спустя, но я про это узнал, только когда меня выпустили из тюрьмы. Помню, как меня это зацепило, что меня арестовывали из-за него, а он в этот самый момент, вместо того чтобы мне помогать, занимался продажей старой квартиры. Впоследствии мы все это типа отрегулировали, но об этом в свое время.

Так вот, через несколько дней после моего освобождения из тюрьмы звонит мне Фролыч и объявляет, что квартира уже четыре месяца как продана. «Но понимаешь, старик, все в такой спешке было, ты же понимаешь, что я кое-что так там и оставил. На антресолях в коридоре там лежит синяя папка. Картонная. Она мне не то чтобы нужна, но там ей делать совершенно нечего. Я тебя как друга прошу — подскочи туда, на Нагорную, сегодня вечерком, хозяин будет дома, я с ним переговорил уже, так что папочку забери, а я ее у тебя завтра-послезавтра перехвачу. Сделаешь? Ну и лады. Обнимаю».

Ну я и поехал. Поднялся на пятый этаж, позвонил. За дверью мужской голос:

— Кто там?

Я как только этот голос услышал, меня так затрясло, что я еле-еле из себя выдавил, что это я, от прежнего хозяина, за синей папкой. Дверь открылась. И стоит на пороге тот же самый мужик, которого я тогда видел в кожаном кресле, который мне сказал, что он в этом доме тоже жить будет. Тот самый, что совсем недавно ко мне в тюрьму приходил, представлялся адвокатом — не случайно он мне таким знакомым показался. А одет он точно так же, как и когда я его увидел в первый раз — в джинсах, в черной футболке с американским орлом и в кожаных тапочках. И лет ему на вид ровно столько же, сколько тогда, а ведь это сильно поболе двадцати лет тому назад было, наша первая встреча.

Смотрит он на меня и с трудом удерживается от того, чтобы не расхохотаться, — уж больно я смешно выглядел в тот момент, с раскрытым от изумления ртом.

— Здравствуй, — говорит, — Квазимодо, с освобождением тебя. Я же говорил, что все хорошо закончится. — И протягивает мне синюю папку.

— Ты же приличный человек, Квазимодо, — говорит, — ты в чужих бумагах копаться не приучен. Но вот именно эту папочку я бы тебе очень советовал пролистать. Кое-что интересное узнаешь. Пригодится в жизни.

Я папку взял молча и смотрю на него как заколдованный. А он, прежде чем дверь захлопнуть, говорит мне:

— Я же тебе рассказал тогда, что я в этом самом доме буду жить. Так что нечему тут удивляться. — И захлопнул дверь.

Тут его и прорвало. Все время, пока я лифта ждал, слышал, как он за дверью хохочет.

Квазимодо. Камень восьмой

Мы с Фролычем со временем стали большими начальниками: он был вторым секретарем в райкоме партии, а я — в райкоме комсомола, но зато первым. Это мы так здорово продвинулись, потому что из-за женитьбы Фролыча перевелись на вечерний и начали трудовую жизнь. Конечно, без тестя Фролыча и связей Николая Федоровича тут не обошлось, но они Фролычу объяснили, при каких условиях смогут ему наиболее эффективно посодействовать, так сказать, изобразили траекторию с наименьшим сопротивлением окружающей среды, вот Фролыч этой траектории и придерживался неукоснительно, а я ее просто скопировал и двигался у Фролыча в фарватере. Вернее сказать, на буксире, потому что он меня ни на минуту не забывал и тащил за собой.

По тем временам находились мы хоть и не на самом верху служебной лестницы, там все места были членами Политбюро заняты, но, скажем так, первый лестничный пролет преодолели вполне успешно. Машины у нас были персональные с водителями, приличный заработок, квартиры — у Фролыча побольше, потому что должность повыше, а кроме того, Людка в тот момент в очередной раз была беременна, поэтому Фролыч подсуетился и выбил еще дополнительную площадь, хотя с ребенком опять ничего не вышло, но и мне было грех жаловаться: двухкомнатная улучшенной планировки, с паркетом, холлом, раздельным санузлом и большой кухней. А нам еще и тридцати не было — вот и прикиньте, какие перед нами открывались сияющие горизонты.

В это самое время Фролыч мне сказал, что у него есть идея, которую он усиленно обдумывает. Идея такая, чтобы с партийной работы свалить и двигать куда-нибудь в науку. Потому что если нацелиться в какой-нибудь отраслевой НИИ — Минобороны или Минрадиопрома, например, то с должности второго секретаря райкома прямая дорога сразу на директорскую должность. Надо только поторопиться с защитой кандидатской — у Фролыча уже был практически готовый кирпич с внушительным названием «Общесистемные и методологические основы разработки концепции…», вот черт, забыл как дальше, но это и неважно. А став директором НИИ, Фролыч быстро сляпает докторскую и будет уже готовиться в членкоры.

Вера Семеновна, кстати, эту идею, насчет продвижения по академической линии, очень приветствовала, потому что хотя партийные начальники и были людьми ее круга, но числились они в этом круге не на самом почетном месте. Военные, ученые и министры какие-нибудь, директора заводов на худой конец были предпочтительнее. К Николаю Федоровичу это, понятное дело, не относилось, он был вне конкуренции.

Про меня Фролыч тоже подумал и решил, что я с моей комсомольской биографией вполне в этом самом НИИ сгожусь на должность начальника отдела. На худой конец — на заведующего лабораторией. Ну и дальше — по уже протоптанной им дорожке.

Чтоб