Темная комната освещалась лишь полоской света, падавшей из двери, но мы тем не менее сразу увидели несколько человек, барахтающихся на полу. Они дрались; только кто и с кем, я не мог понять.

Но вот клубок подкатился к полоске света, и я узнал товарища Тиграна, который, навалившись на какого-то офицера, в то же время левой рукой сжимал горло кому-то другому. И этот другой был… Киракос.

— Ах ты, Дьячок! — вскричал Арсен, и я увидел, как он вытащил из кармана мундштук от своего баса. Не револьвер, а мундштук, к которому он больше привык.

Он прыгнул вперед, оторвал Киракоса от пола, поставил его на ноги, и свет уже не падал на них. Тут же послышались крики Киракоса и звук тяжелого удара.

Цолак подбежал и разрядил свой маузер в офицера, что дрался с товарищем Тиграном.

Товарищ Тигран поднялся на ноги, взглянул на Цолака, потом на меня, но не сказал ничего и молча кинулся в другой конец комнаты. Цолак побежал следом за ним… Я продолжал стоять на месте, не до конца понимая, что же происходит.

— Этого оставьте мне… С этим я должен сам расправиться… — взмолился вдруг кто-то невидимый очень знакомым голосом.

Я наконец пришел в себя и, сорвавшись с места, побежал в соседнюю комнату за керосиновой лампой… Но пока я бегал, опять послышались два или три выстрела. Наконец я добрался до двери и, высоко подняв лампу, осветил всю комнату. Одним взглядом я охватил стоящую у стены маленькую «американку» — ручной печатный станок, перевернутые шрифтовые кассы, на полу шрифты, куски битого лампового стекла, лужицы керосина. И потом… Потом я увидел моего отца, который, тяжело переводя дыхание, пытался подняться с полу…

— Папа! — закричал я удивленно.

— Гагик-джан, ты?..

В ту же минуту какой-то человек взял у меня из рук лампу, прошел в другую комнату, и все остальные — отец, товарищ Тигран, Цолак и Арсен — последовали за ним.

Они, по-видимому, приводили в сознание старушку, а я стоял в темной комнате и пытался понять, каким образом мой отец оказался здесь… Понятно, что тут была тайная типография. Но как сюда попал отец? Неужели все это время он здесь прятался… и работал? Так вот оно что! А Цолак, конечно, знал обо всем. Знал, но не говорил! Только успокаивал нас, чтобы не беспокоились. Тут я вспомнил недавно услышанные мной слова: «Этого оставьте мне… С этим я должен сам расправиться».

С кем хотел расправиться отец?..

Ну конечно же, с Матевосяном!..

Я огляделся. Вокруг лежали убитые. Старушка уже пришла в себя. Она сидела на тахте и молча покачивалась взад и вперед. Незнакомый человек успокаивал ее:

— Ничего, матушка, ничего, все теперь будет хорошо…

Все вполголоса переговаривались, когда я вошел. Отец и товарищ Тигран обернулись и почему-то очень внимательно посмотрели на меня.

«Наверно, обо мне говорили», — подумал я.

Потом товарищ Тигран повернулся к Цолаку:

— Говоришь, полк Багратуни не дойдет до места?

— Не дойдет, товарищ Тигран, наши ребята там хорошо действуют, — ответил корнетист. — Половина полка дезертировала, не добравшись и до Еревана, а остальные, я убежден, разбегутся этой же ночью.

— Очень хорошо, — довольно кивнул товарищ Тигран. — А нам сейчас необходимо срочно уходить отсюда… Сурен, — обратился он к незнакомому мне человеку, — у тебя есть надежное место, где можно спрятать старушку и жену Дарбиняна?

— Найдется, товарищ Тигран.

— Сейчас же отправляйтесь туда. Прятаться придется один-два дня… Пока все не закончится.

— А остальным куда? — спросил отец.

— Пойдем на север… Никому из вас нельзя здесь оставаться, и особенно тебе, Гагик. Сейчас, наверно, дружки этого маузериста Бахшо перепахивают весь город — за тобой охотятся… Пошли…

Небо быстро меняло серый цвет на белый. Уже можно было разглядеть лужи, образовавшиеся после дождя, но мы второпях шагали куда придется.

Я шел, прижимаясь к отцу, и от усталости не мог ни о чем думать.

Мы миновали уже несколько улиц. Вдруг послышался какой-то шум. Все наши тут же свернули в ближайший переулок и остановились.

Оттуда мы увидели несколько экипажей. Они во весь опор мчались вниз по улице. В них среди груды чемоданов и узлов с трудом можно было различить несколько мужских и женских голов.

— Ага, началось, — сказал отец.

Я поднял на него глаза и увидел, что он улыбается. Когда экипажи проехали и мы снова тронулись в путь, я спросил:

— Что началось, папа?

— Разве не видишь? Удирают ведь…

Я не понимал, кто и куда удирает, а потому снова вопросительно посмотрел на него.

— Наши подходят, сынок, большевики. — Отец положил руку мне на голову. — Ты разве не слыхал? Они уже в Дилижане…

Я удивленно огляделся вокруг.

Как, значит, уже?.. Мне не верилось, потому что я в воображении представлял себе этот день другим. Мне казалось, когда придут большевики, их будут встречать ликующие толпы с факелами, с фанфарами. А сейчас что? Вокруг полумрак, холодно и сыро, и мы шагаем по пустынным, неприветливым улицам неизвестно куда…

Мы шли по тропам и тропинкам, все поднимаясь в горы. Шли на север, только на север. Избегали шоссейных дорог, чтобы не повстречаться с группами дашнаков, удирающих в южном направлении.

Но мы и не хотели особенно удаляться от шоссейной дороги, чтобы не пропустить тот миг, когда покажутся части Красной Армии.

Все были уставшие, голодные. И я тоже… И потом, здесь, на высоте, нас особенно мучил холод. На вершинах лежал снег, и оттуда дул холодный, режущий ветер.

Но, несмотря на холод, голод и усталость, настроение у всех было приподнятое.

Мы шли и рассказывали друг другу все, что приключилось с нами за последнюю ночь. А еще больше говорили о будущем. О том, что будем делать, когда все это кончится.

Прошлое было окутано мраком, и мы не хотели оглядываться назад. Шагали вперед, только к северу, и смотрели в будущее.

Следующую ночь мы провели в ущелье, среди скал. Они защищали нас от ветра. А на рассвете снова поднялись в поход на север.

За ночь ветер немного разогнал тучи. Из-за гор медленно выкатилось солнце и стало карабкаться вверх по небосклону. И одновременно с этим на скалы и ущелья неожиданно вдруг полился золотой дождь. Полился он, и с новой силой зашумела река.

— Скорее, скорее, — сказал товарищ Тигран. — Умоемся — и в путь…

— Идем, — сказал отец, и они стали спускаться к реке.

Я остался стоять под солнцем. И, напрягаясь изо всех сил, прислушивался к звукам там, наверху.

Со стороны шоссе решительно