- С тобой точно не соскучишься, - я улыбнулся ему. – Пойдем спать? А то время позднее.

- Пойдем, барин. Устал Нафанюшка сегодня, - мгновенно зевнул домовой во всю свою острозубую пасть. – Надо тебе напоследок яйцо тухлое в кровать подкинуть.

Мне оставалось только развести руками, пропуская домовенка в дом. Нафаня всегда останется Нафаней.

Глава двадцать четвертая. Двойные неприятности Люцифера.

Стоя на крыльце утром, я улыбался рассвету. Аля еще спала, домовых не было видно, и я с умиротворенной моськой обозревал окрестности. Взгляд упал на калитку, которая скрипнув, отворилась.

- Ох, соседушка. Ты-то мне и нужен. Старенькая я совсем стала, – противный голос бабы Моти испарил все мои радужные мысли.

- Привет, баб Моть, – натужно улыбнулся я старушке, ища глазами ее плешивого пуделя. – А где Люцик?

- Ох, он нервненький стал. Совсем от ручек отбился. Как на дачу ехать, так его бедняжечку, аж трясет, – запричитала баба Мотя, а я коварно улыбнулся. – Вот и оставила его на участочке.

- Так, что за помощь-то нужна? – я ласково подтолкнул говорливую старушку к цели ее визита.

- Мне нужно дровишек наколоть, милочек, – улыбнулась баба Мотя.

- А ваши внучата где? Вновь по клубам шастают? – скрипя зубами, выдавил я. Ну, не люблю я трудиться на чужих людей, у которых семь внуков в Москве живут.

- Заняты они, Андрюшенька, – я скривился от коверканья моего имени. – Учеба, работа, да дела у них свои, молодые. Ты же поможешь бабушке?

- Куда я денусь, – прошептал я, и вслух добавил. – Домой забегу на минуту и приду.

Написав Алине записку, что буду у соседки рубить дрова, я направился к соседскому дому.

Баба Мотя не поскупилась на дрова, заготовив целую тонну отборной древесины и тупой топор. Я вздохнул и вернулся за своим топором, который был острым и удобным. Не хватало еще руки до крови разодрать совковым убожеством надоедливой старушки.

Поплевав на ладони и воткнув наушники с отборным металом, я принялся за работу. Баба Мотя клевала носом, держа на коленях истеричного пуделя Люцифера, который был вообще не похож на своего именитого тезку.

От моих ударов дрова раскалывались, как гнилой орех и скоро вся полянка была усыпана небольшими чурками. Я воткнул топор в побитое молью полено и принялся собирать свой урожай. Баба Мотя милостиво принесла мне стакан теплой воды, хотя я знал, что дома у нее два кулера с ледяной минералкой стоят. Подарок тех самых внучат.

За два часа я порубил всю поленницу и перед решающим сбором дерева решил устроить перекур. Солнце уже немилосердно припекало, и я скинул майку, ставшую мокрой от пота.

- Ох, что же ты худенький такой? – загундосила старушка, увидев мою поджарую фигуру. – Картинки страшные вон у тебя на груди.

- Это татуировки, баб Моть, – пояснил я. Уж у ее внуков таких картинок масса должна быть.

- Видела, а как же. Только это все не от Боженьки пришло, – парадокс двойного действия. Баба Мотя верила в Бога, но ее пуделя звали Люцифером. Когда я обратил на это ее внимание, она ответила по-деревенски просто. – Так мне же внучата подарили собачку. Вот и назвали так. А песик привык уже. Не хотела я его травмировать-то.

Я побурчал себе под нос, где я видел такие травмы, таких внуков, и такого пса, но запнулся, посмотрев на Люцика.

Пудель мелко дрожал и готов был упасть в обморок. Напротив стула, у самых ног бабы Моти, стояла Чуча и с интересом смотрела на плешивого собачьего принца.

- Чуча, не трогай его, – прошипел я, тихо подбираясь ближе. – Не. Трогай!

Гадко улыбаясь, домовиха ущипнула пса за филейную часть. Бедный пудель этого не вынес и отчаянно скуля, оросил бабу Мотю своими жидкостями. Та от неожиданности, выпустила собаку из рук.

Люцифер, виляя тощим задом, прижался к ее ногам, и принялся дрожать еще сильнее. Пока из-за поленницы заготовленных дров не раздался мерзкий смешок Нафани.

- Вот ты где, животная противная. Бойся гнева Нафаниного! – загундосил дух, показывая пальцами козу. Несчастный пес мелко затрясся от страха. Я зарычал и двинулся к дровам с целью проучить мелкого проныру.

Ошалевший Люцик бросился мне под ноги. Вдобавок укусив за щиколотку. Я заорал от неожиданности и пнул вероломного пуделя. Чем спровоцировал истерику у бабы Моти. Старушка увидев, что я ударил ее драгоценного песика, кинулась избивать меня своим бадиком.

- Ай. Баба Мотя. Перестань! – отмахивался я от полоумной старушенции. Нафаня принялся выводить арию Брунхильды из оперы маститого арийца Рихарда Вагнера, гудя, как гигантский шмель.

- Не бей Люцика, нехристь! – визжала баба Мотя.

- Ууу, сожру, – кричал Нафаня, гоняя Люцика по поляне.

- Ууу, псина!! – улюлюкала Чуча, гоня пса на Нафаню.

- Баба Мотя! Перестань!

- Нехристь! Вот тебе!

- Ай!

В этот момент у калитки появилась Алина. Чуча тут же спряталась вместе с Нафаней в ближайшие кусты. Люцик валялся в луже собственного ужаса с ошалевшим видом, а баба Мотя продолжала лупить меня палкой по спине.

- Что тут происходит?! Отпустите его старая ведьма! – рявкнула Алина, кинувшись на мою защиту. Но баба Мотя уже выдохлась. Всхлипывая, старушка вползла на свой трон, взяв на руки полуживого Люцика.

- Изверг. Так напугал тебя, моя собачечка, – шептала баба Мотя, целуя испуганного пса прямо в нос. – Все хорошо, сладенький. Все хорошо. Сейчас бабушка тебе колбаски нарежет вкусненькой.

Я же послав добрые дела куда подальше, подхватил майку с топором и двинулся домой, злясь на весь белый свет.

Аля милостиво обработала мои раны настолько быстро и умело, что я забыл и про Люцика, и про бабу Мотю, и про двух домовых, благодаря которым и начался этот бедлам.

- Бедненький ты мой, – ласково шептала девушка, протирая ваткой синяки. – Расскажешь, что случилось?

Я поведал ей о страшной сече не на жизнь, а на смерть и о вероломных домовых. Алина хохотала, вытирая слезы. Да и я сам уже отошел от произошедшего.

- Ну, вот. А ты говорил, что он будет метать и рвать тебя на английский флаг, – радостно произнесла Чуча, стоя в дверях. За ее спиной маячил лукаво улыбающийся Нафаня.

- Наф. Ах. Ты. Зараза! – прошипел я и бросился за домовым.