Поэт Вадим Шершеневич писал (приблизительно в 1935 году):

«Примечательной фигурой в ватаге первых футуристов был Крученых.

Как странна судьба человека! Крученых, который отрицал долго и упорно прошлую культуру, отрицал ее не тактически, а всем существом, теперь усиленный библиофил. Всегда в его портфеле редкие книги.

Маленький человек с украинским акцентом, Крученых был всегда очень трезв в жизни и сумасшедш в стихах. Он создал целую теорию заумного языка. Осуществлял ее неуклонно и занятно.

Крученых был крайним «левым флангом» футуризма. Был неистощим на книги… Это поэт и критик, вернее, публицист, весь жар которого немного остынет, если его писания собрать в толстый том. Книги Крученых должны быть маленькими, так как каждая из них написана одним росчерком пера.

Говорят, что во время империалистической войны, не желая быть мобилизованным, Крученых пару лет провел в вагоне железных дорог, не желая нигде осесть.

В поэзии Крученых фигура занятная и недостаточно освоенная».

Что значит «недостаточно освоенная»? Можно ли вообще осваивать А. Крученых? Кому? Зачем? Как?

На эти вопросы ответило время. Вот небольшой сборник «Трое»: В. Хлебников, А. Крученых, Е. Гуро, оформление К. Малевича. Из них два имени сохранились (Хлебников, Малевич), а два оставшихся известны лишь узкому кругу специалистов. Так распорядилась судьба.

К известному ленинградскому врачу явился пациент с жалобой на отсутствие аппетита, апатию, приступы безотчетной тоски, меланхолии. Врач, не обнаружив у него признаков психической болезни и узнав, что химические лекарства не помогают, посоветовал:

– Рекомендую три раза в день, перед завтраком, обедом и ужином читать по одному рассказу Михаила Зощенко.

– Увы, мне это не поможет, – ответил пациент. – Я и есть Зощенко.

Этот анекдот похож на правду. Действительно, у замечательного писателя, которого публика воспринимала как весельчака и смехотворца, со временем стали проявляться признаки нервного расстройства.

«Чем ближе я знакомился с Михаилом Михайловичем, – вспоминал Е. Л. Шварц, – тем больше уважал его, но вместе с тем отчетливо видел в нем нечто неожиданное, даже чудаческое. Рассуждения его очень уж не походили на сочинения. В них начисто отсутствовало чувство юмора. Они отвечали строгой и суровой, и, как бы точнее сказать, болезненной стороне его существа».

Михаил Зощенко

О преодолении своего недуга Зощенко написал в оригинальном научно-художественном исследовании «Перед восходом солнца» (подзаголовком могло бы стать признание автора: «Как я избавился от многих ненужных огорчений и стал счастливым»). Оно было опубликовано в журнале «Звезда» в 1943 году и заслуживает внимания, потому что явилось оригинальным даже для этого оригинального писателя.

Зощенко признался, что еще с юности испытывал приступы хандры и тоски («Я был несчастен, не зная почему»). В Первую мировую войну на фронте он почувствовал облегчение, но затем душевный недуг стал накатываться с новой силой. По совету врачей писатель лечился пилюлями, водами, разными процедурами. Не помогли курорты и санатории. Причина болезни крылась в каких-то событиях собственной жизни. Михаил Михайлович вспоминал случаи, вызвавшие у него сильные переживания. Но пестрая мозаика историй не складывалась в единую картину.

Обратившись к трудам ученых, он пытался понять тайны глубин сознания, куда не проникает свет разума. Узнал, что существует рефлекс – «своеобразный ответ организма на любое раздражение, которое ребенок получает извне. Эта реакция, этот ответ и является защитой организма от опасностей… Стало быть, не хаос, а строжайший порядок, освященный тысячелетиями, охраняет маленькое существо».

От первого знакомства с окружающим миром, когда у ребенка складываются и закрепляются рефлекторные связи, во многом зависят особенности психики взрослого человека. А проникнуть в далекий забытый мир детства помогают сновидения.

Однажды писатель увидел во сне тигров и руку, тянущуюся из стены. Рассказал о кошмаре врачу. И услышал ответ: «Это более чем ясно. Ваши родители слишком рано повели вас в зоологический сад. Там вы видели слона. Он напугал вас своим хоботом. Рука – это хобот. Хобот – это фаллос. У вас сексуальная травма». Таково было толкование сновидения по Зигмунду Фрейду, и врач следовал именно ему: «В каждом поступке ребенка и взрослого он видел сексуальное. Каждый сон расшифровывал как сон эротомана».

Михаилу Михайловичу подобный подход к психике здорового человека показался сомнительным. Фрейд видел источник нервных страданий в столкновении атавистических влечений с чувством культурного человека. Вытесненные в глубины подсознания, они прорываются в сферу разума, вызывая душевные болезни.

Николай Заболоцкий (1903–1958) был человеком странным, но не чудаковатым. Никогда он не изображал себя «поэтической натурой» или мыслителем, утомленным многознанием. Полагал: «каждое слово… является носителем определенного смысла… «Дыр бул щыл» – слова порядка зауми, они смысла не имеют».

Александр Введенский – один из ленинградских «заумников», любивших эпатаж, – написал на него эпиграмму:

Он вместе с Заболоцким вошел в литературную группу ОБЭРИУ (Объединение Реального Искусства), призывавшую к культурной революции, подрывающей «старое искусство до самых корней». Этот «подрыв» они выражали, в частности, чисто внешне, стараясь оригинальничать в одежде, поступках. Этого Заболоцкий не одобрял и «жить наоборот» не старался. А не чудить там, где чудачества поощряются, – явная оригинальность.

Впрочем, по свидетельству драматурга Евгения Шварца, когда обэриуты постриглись под машинку, Заболоцкий отчитал их за столь нелепый поступок. Мол, стрижка портит волосы. Священники и женщины не стригутся, а лысеют редко. Стрижка – школьный предрассудок… Но через несколько дней сам пришел в редакцию стриженный наголо.

Как вспоминал Шварц: «Он имел отчетливо сформулированные убеждения о стихах, о женщинах, о том, как следует жить». И был исполнен «не то жреческой, не то чудаческой надменности, вещал». Одно из его загадочных утверждений: «Женщины не могут любить цветы».

Николай Заболоцкий

Как это понимать? Желание поразить парадоксом? Ведь известно, с какой радостью принимают женщины цветы, как восхищаются их формой, ароматом… Хотя, если подумать, почти всегда это относится к сорванным, а значит, лишенным жизни цветам, а не к растущим на свободе. Значит, сказывается не столько любовь к цветам, сколько – к украшениям, своим удовольствиям, прихотям.