Может, у меня крайний случай – я ведь работаю в кабинете и провожу потенциально опасное количество времени со своими питомцами, – однако я не единственный, кто дает им по пять-шесть прозвищ. К двенадцатому году жизни Медведь наслушался в свой адрес всякого: мы с Ди частенько называли его и Побом, и Бу-Мишкой, и Свиньей-Сопелкой, и Дойнком, причем сами не всегда понимали почему. И это тот редкий кот, которому действительно шло его имя, прекрасно отражавшее его Медвежистость. С другой стороны, Ральф, чье переменчивое настроение требовало постоянной смены имен и который к той же середине 2006 года, помимо «незамысловатого» имени и «тайного и единственного в своем роде» – себя он, предположительно, звал Могучим Лордом Гаргоном, – также был известен как Пруденс, Делони, Даб-Даб, Скраффлз, Табс, Таббер, Ралла, Рал-Рал, Раффлз, Табита, Худыш, Лохмач, Пу-Пу, Полковник и Гляделкин. Понятно, что после смены пола у животного появится как минимум одно новое имя. Некоторые из его прозвищ были просто уменьшительными от «Ральфа», другие же появлялись непонятно откуда, как, пожалуй, и большинство слов в языке. Спросить нас, когда именно мы впервые использовали каждое из этих имен – все равно что поинтересоваться у человека, когда тот впервые заметил у себя седой волос или морщинку. Когда и почему мы стали звать Шипли «Черной Мышью»? Трудно сказать, но ему очень шло.

Тому есть два объяснения. Это многое говорит либо о личности, которую хозяин проецирует на своего питомца, либо о том, как кошка сбрасывает оковы и создает свою индивидуальность, нравится это человеку или нет. Ребенок обычно «врастает» в свое имя (я тому примером), кошка же вырастает из него, что чаще всего происходит в первые два года ее жизни. Именно этот период, согласно известной кототеории, считается за двадцать четыре года человеческой молодости, после процесс замедляется, и один год кошачьего развития уже соответствует четырем человеческим.

Мы считали, что отлично подготовились с Бутси, чье имя родилось из надежд на то, что вырастет она храброй и дерзкой – проявила же она характер в Обществе защиты животных! Однако ее интеллектуальное развитие оказалось пугающе стремительным и застало нас врасплох. Или же вся ее первоначальная приставучесть и кроткость были одной большой, тщательно продуманной уловкой.

Когда Бутси еще была известна как Этель – это имя, казалось, противостояло всем чертам ее характера, даже когда и характера у нее еще не было, – Джиллиан сказала нам, что кошку надо разлучить с братом, иначе она «не найдет себя». Так все и было: в те первые недели она производила впечатление животного скромного и хрупкого. Однажды Бутси проскользнула на балкон на верхнем этаже и мяукала, чтобы ее впустили обратно, хотя всего один метровый прыжок – и она снова была бы внизу, а как-то раз Ди обнаружила ее запутавшейся в шнурке от жалюзи – Бутси едва подергивала лапой, будто уже смирилась с неминуемой кончиной. В такие моменты слабость ее тела и духа не могла не вызывать жалость.

– Я вот смотрю на нее, и мне кажется, что внутри никого нет, – сказала Ди.

– Наверное, когда ты такой маленький, целая личность внутрь не помещается, – предположил я.

Больше всего перемена в характере Бутси поражает меня тем, что случилась она мгновенно, хотя я запомнил этот процесс как постепенный, а это уже доказательство того, как ловко она манипулировала каждым из нас семерых. Увлеченные проявлением жалости к ее крохотному тельцу, мы предоставляли Бутси особое разрешение ходить по столам, включали воду из крана идеальной струйкой, чтобы ее нежный язычок мог насладиться свежей влагой, позволяли ей есть из наших тарелок. Бутси по-прежнему не росла, и мы решили сосредоточиться именно на этом факте, а не на том, что ее хук правой становился все мощнее, что она с видом деспота требовала первой отведать блюдо из тарелки и делала кислую мину, если ей не давали залезть в посудомойку или если пушистые баки Ральфа вдруг попадали в ее силовое поле.

Ди и Пабло с самого начала оказались у нее в подчинении, оставшиеся пятеро вскоре пали, как костяшки домино. Конечно, меня раздражало, что ее безумные крикливые забеги по дому приходились в точности на то время, когда меня ждала самая трудная и напряжная работа, и было очень неприятно, если, радостно поохотившись на курсор на экране компьютера, Бутси вдруг наступала на клавиатуру и удаляла 300 слов только что написанного текста, – однако по-настоящему злиться на это крохотное создание с заплетающимися лапками было невозможно.

Думаю, Джанет, Ральф и Шипли прекрасно понимали меня, когда она выпрыгивала на них исподтишка, будто тюлененок-каратист, и разгоняла по углам. Судя по их ошеломленному виду и сморщенным носикам, коты как бы говорили: «Я понимаю, что имею полное основание вправить тебе мозги, но какой от этого толк?» Когда Медведь рискнул показаться Бутси на глаза и она набросилась на него с энтузиазмом группы детсадовцев, он, как ни странно, замер и медленно заморгал. Похоже, Медведя поразило существование еще одного котоманипулятора, чьи навыки достойны его внимания, хоть существо и явно не выдалось ростом.

Стереотипное высказывание о том, что «не люди командуют кошками, а кошки – людьми», вновь стало актуально: только Бутси командовала и людьми, и другими кошками. Иногда без прозвища «Серый Генералиссимус» было не обойтись.

Судя по всему, какая-то часть ее мозга размером с грецкий орех заставила Бутси твердо поверить в то, что без нее все мы вмиг угодили бы на улицу и стали бы просить милостыню. Пусть я и жил во власти иллюзии, что кресло семидесятых годов, которое я вытащил со свалки и обил новым материалом, принадлежит мне, мы оба понимали: на самом деле оно – собственность Бутси. Конечно, мы с Ди могли не давать ей спать в углублении на верхушке кресла, прикрыв дыру последним номером «Грации» или «Нью-Йоркера», а когда Бутси намеренно спихнет журнал на пол своим задом, мы могли бы попробовать снова, но было ясно, кто одержит победу. Так же и Медведь мог уверять себя, что любимая коробка из-под компьютера – та самая, которой мы ловили цыпленка, с надписью «Отремонтировано» – только его «особое место», когда в действительности они с Бутси прекрасно понимали: стоит ей только кивнуть, и коробка перейдет в ее безграничное владение, независимо от того, чем она намерена там заниматься.

Подобное мы уже проходили с самим Медведем: ненормальная любовь к коробкам из картона и пенопласту, пугающие своим размером зрачки, привычка усаживаться на коленях так, будто он готовится воткнуть в меня флагшток, прикованные к столу взгляды, которые намекали, что существует некий тайный сговор между тобой, котом и сомнительной банкой тунца.

Возможно, в свои первые «тихие» недели Бутси смотрела и училась у Медведя («Наблюдение: когда тощий кот с огромными глазами, представитель первоначальной группы, дерет когтями диван, его ругают не так сильно, как остальных. Любопытно»). Медведь по-прежнему во многом оставался главным в доме, но на стороне Бутси с ее кокетливой внешностью было явное преимущество. Она словно сошла с дешевой рождественской открытки или высовывается из кармашка норковой шубы некой избалованной особы, и от этого казалась непредсказуемой. Посмотришь, как Бутси прячется в коробке с пенопластовыми шариками – просто очаровашка! – а сам в это время думаешь: «Не удивлюсь, если у нее там припрятан миниатюрный пулемет».