– Остановиться в соседней деревне, – сказал Спиро. – Я знаю там рыбаки, он ее хорошо починять.

– Знаете ли, мне кажется, – сказал Теодор, – что если у нас есть что-нибудь стимулирующее, неплохо бы дать немного Максу, а то ведь он, бедняга, должно быть, очень страдает после такого удара.

– Да, есть немного бренди, – сказала мама и, пошарив в машине, вытащила оттуда бутыль и чашку.

– Милочка! – молвил капитан Крич, будучи не в силах отвести моргающих глаз от бутылки. – Мне как раз доктор прописал!

– Ну уж нет! – твердо сказала мама. – Это для Макса. Нам пришлось изрядно поломать голову, как бы в тесноте, да не в обиде разместиться в машине. Решили так: поедем, сидя друг у друга на коленях, но оставим побольше пространства для Макса, который стал хмурого свинцового цвета и которого всего сотрясала дрожь. К неудовольствию мамы, ей волей-неволей пришлось втиснуться бок о бок с капитаном Кричем.

– Сядь ко мне на коленочки, – гостеприимно позвал капитан. – Сядь ко мне на коленочки, обнимем друг друга, так оно теплее будет.

– Никогда! – решительно заявила мама. – Уж лучше я сяду на колени к Дональду.

Всю дорогу капитан угощал нас самыми отборными образчиками матросского песенного фольклора. Мои родные затеяли ожесточенный спор.

– Ларри, потребуй, чтобы он замолчал, – сказала мама.

– Как это я могу потребовать? Ты сзади, ты и требуй.

– Это твой друг, – возразила мама.

– Океан ворчит угрюмо, тихо плещется волна. По морям несется шхуна, флибустьерская она. На корабле случилась ссора из-за девок молодых. Эх! И, взорвавшись словно порох, мы набросились на них. Мне досталась молодуха лет под восемьдесят пять. И тогда за оба уха начал я бедняжку драть, – разносилось по всей округе под гул мотора.

– Так бы и стукнула тебя, старый похабник! – сказала мама. – И вас бы всех заодно.

– А за что всех-то? – спросил Лесли. – Ларри все это затеял, пусть сам и отдувается.

– Не правда! – раздраженно сказал Ларри. – Не знаете – не говорите, вас-то там не было. Думаете, легко, когда над ухом орут «Перемени галс!» или что-то в этом роде, а кругом шторм девять баллов!

– Знавал я одну девку в Крайчестере, – с наслаждением изрек капитан Крич, – так стоило ей пройти мимо собора, как у всех святых в нишах начиналось шевеление…

– Мне только одного из всей компании жалко: беднягу Макса, – сказала Марго, глядя на него с состраданием.

– Не понимаю, за что его жалеть, – возмутился Ларри, у которого глаз почти совсем исчез, а на его месте чернело словно глянцевое пятно, – из-за него, дурака, все. Лодка была под моим надежным управлением, пока он не поднял этот чертов парус.

– Ну, из тебя моряк никакой, – заявила Марго. – Смыслил бы хоть что-нибудь в моряцком деле, не приказал бы ему поднять парус.

– То-то и оно-то! – прорычал Ларри. – Это не я приказал. Это была его собственная инициатива.

– Доброе судно «Венера», – затянул капитан, чей репертуар был, как видно, неистощим.

– Довольно спорить, милые, – сказала мама. – У меня ужасно болит голова. Чем быстрее доедем, тем лучше.

Ну, вот мы и в городе. Дональд и Макс вышли у своей гостиницы, капитан – по-прежнему с бодрой песней на устах – у своей, а мы, продрогшие, мокрые и злые, покатили к себе.

На следующее утро все проснулись довольно вялые. Глаз Ларри теперь окрасился в цвета заката, передать которые способна только кисть Тернера. Когда мы уже заканчивали на веранде завтрак, громко клаксоня, подкатил Спиро. Впереди машины с рычанием бежали собаки, норовя прокусить ему шины.

– Надо сказать Спиро, чтоб он больше так не шумел, когда подъезжает, – изрек Ларри.

Спиро взошел на веранду и начал обычный утренний ритуал приветствия.

– Доброе утро, миссисы Дарреллы; доброе утро, мисси Марго; доброе утро, мастеры Ларри; доброе утро, мастеры Лесли; доброе утро, мастеры Джерри. Как ваша глазонька, мастеры Ларри? – сказал он с сочувственным видом.

– Положа руку на сердце, – ответил Ларри, – я чувствую, что придется мне остаток дней моих ходить по миру с белой палочкой слепца.

– У меня для вас письмо, – сказал Спиро маме. Мама надела очки и вскрыла конверт. Мы замерли в ожидании. Лицо мамы залилось краской.

– Наглость! Мерзость! Каков мужлан, а! Никогда не слышала ничего подобного!

– Да что же случилось-то? – спросил Ларри.

– Отвратительный Крич! – Мама размахивала письмом перед носом у Ларри:

– Это ты виноват во всем! Ты привел его к нам в дом!

– Ну а сейчас-то я в чем виноват? – потрясенный, спросил Ларри.

– Этот похабник сделал мне предложение, – сказала мама.

На мгновение на веранде воцарилась тишина, пока сногсшибательная информация доходила до каждого.

– Предложение? – осторожно произнес Ларри. – Нескромное?

– Да нет, нет, – сказала мама. – Он хочет на мне жениться. Пишет, какая я очаровашка и кучу прочей сентиментальной чепухи.

Все семейство дружно откинулось на спинки стульев и хохотало до тех пор, пока на глазах у всех не выступили слезы.

– Ничего смешного, – сердито сказала мама, топнув ногой. – С этим надо что-то делать.

– О, – простонал Ларри, вытирая глаза. – О, редкостная шутка! Похоже, он думает, что, коли снял перед тобой вчера штаны, чтобы выжать их, его долг – сделать тебя честной женщиной.

– Перестаньте смеяться, – сердито сказала мама. – Это не смешно.

– О, представляю, – елейным голосом продолжал Ларри, – ты в белом муслине. Мы с Лесли в цилиндрах. Марго будет за подружку невесты, а Джерри за пажа. Эффектная выйдет сцена, а? Да еще наверняка в церковь соберутся девицы из всех окрестных веселых заведений и начнут протестовать против заключения брака – как же, кому охота терять такого клиента, как старина Крич?

Мама свирепо уставилась на него.

– Когда становится действительно скверно, – гневно сказала она, – вы, детки, пальцем пошевелить не можете!

– Но, мама, тебе так пошло бы белое платье, – хихикнула Марго.

– И как же вы решили провести медовый месяц? – спросил Ларри. – Все говорят, что в это время года лучше всего на Капри.

Но мама не слушала. Со всей решительностью она обратилась к Спиро:

– Спиро, передайте капитану мой отказ. И чтобы ноги его больше не было в нашем доме.

– Да что ты, мамочка, – запротестовал Ларри. – Нам, детям, так нужен отец!

– Слушайте все, – обратилась к нам мама, пылая гневом, – чтобы никому ни слова! Я не желаю, чтобы мое имя ассоциировалось с этим отвратительным… отвратительным бабником!