Я прижал паспорт к носу, надеясь почувствовать запах Европы — вино, сыр, шоколад, мидии, — запах Бельгии, столь отличный от запаха картошки фри в «Макдоналдсе». Но я ощущал лишь свое собственное благоухание — жаркий день, усталое тело, надежда, смешанная с осетриной.

— Он очень хороший, — сказал я.

— Нет, он не очень хороший, — возразил Лефевр.

— Ну что же, он очень хороший для меня. — Я пытался сохранять позитивный настрой, как это все время делают в Штатах.

Дипломат улыбнулся. Он сделал жест Мише номер два, чтобы тот опрокинул ему в рот водку из бумажного стаканчика. Между глотками он начал петь гимн моей новой родины:

Ô Belgique, ô mère chérie,

À toi nos coeurs, à toi nos bras,

À toi notre sang, ô patrie!

Nous les jurons tous, tu vivras!

Tu vivras toujours grande et belle,

Et ton invincible unité

Aura pour devise immortelle:

«Le roi, la loi, laliberté!»[8]

При каждом французском слове он, пристально глядя прямо в мои красивые голубые глаза, гримасничал, гоготал и заставлял меня почувствовать все мои ошибки, которые, как мне было известно, я мог совершить. Я стоял и слушал. Затем сказал:

— Знаете ли, мистер Лефевр…

— Гм-м, — произнес он. — Что я знаю?

— Все причиняют боль.

Дипломат скривил свои красивые губы, впервые за все время удивившись.

— Кто причиняет боль? — осведомился он. — О чем вы говорите?

— Все причиняют боль, — ответил я. Несмотря на проблемы, связанные с моим весом, я опустился на землю и протянул руку, чтобы взять из его руки стаканчик с водкой. Наши руки соприкоснулись, и рука у него была такой же потной и вульгарной, как и моя. Я взял стаканчик и вылил немного водки на мой новый паспорт.

— Что вы делаете? — закричал дипломат — Это же паспорт Евросоюза!

— Когда в России заканчивают университет то льют водку на диплом — на счастье.

— Да, но это же паспорт Европейского Союза! — повторил дипломат, снова опрокидываясь на матрас. — Вы заплатили за него сотни тысяч долларов. Вы же не хотите, чтобы от него пахло водкой.

— Я могу поступать, как мне угодно! — заорал я в гневе, и словно в ответ у меня за спиной послышался звон бьющейся посуды и лязганье ножей и вилок. Мы взглянули в сторону «Макдоналдса» в недоумении: ведь в ресторане была только пластмассовая посуда и бумажные стаканчики.

— Что там делают эти идиоты? — спросил Лефевр.

В «Макдоналдсе» вопили несколько женщин с очень пронзительными голосами. Почти сразу же к ним присоединился какой-то странный шум, доносившийся, по-видимому, снизу, с Террасы Сево. Казалось, вокруг нас зазвучал сам жаркий летний воздух.

— Дерьмо, — выругался Лефевр, когда бешено задрожали пластиковые цистерны с мусором — насколько я мог судить, на них вряд ли могли так воздействовать женские крики. — О, мать мою так!

Из «Макдоналдса» выбежал Сакха, который держал в трясущихся руках остатки чизбургера: его оранжевый галстук был испачкан кетчупом. Он попытался заговорить, но мог лишь бессвязно что-то лепетать, брызгая слюной. Мише, младшему менеджеру «Макдоналдса», пришлось прояснить для нас ситуацию.

— Самолет Георгия Канука только что сбили повстанцы сево, — сказал он.

— Я предсказываю, что все мы умрем здесь, в Абсурдистане, — заявил Лефевр.

Одинокий «Миг-29» пробил дыру в стратосфере над нами и устрашающе устремился вниз над серой чашей Каспийского моря. На Террасе Свани все задребезжало.

— Мы же бельгийцы, — закричал я дипломату, размахивая перед ним своим новеньким паспортом. — Кому же нужно нам вредить?

— Я предсказываю, что прежде чем все это закончится, мы здесь умрем, — повторил Лефевр.

— Какого черта, Жан-Мишель? — вмешался младший менеджер Миша. — Вы же мне говорили, что гражданская война не начнется раньше августа. Вы говорили, что в июле все будет спокойно. Мы получим деньги Вайнберга и уедем. На следующей неделе мы должны были лететь в Брюссель.

— Мы никуда не улетим, — ответил дипломат. — Они уже закрыли аэропорт. Это совершенно точно.

— Как же могло случиться такое? — возмутился младший менеджер, в ярости размахивая руками. — А как насчет поезда «Америкэн Экспресс», который пересекает границу? Тот, где одно место стоит пять тысяч долларов? Как же они могли его отменить?

— Я уверен, что все кончено, — сказал Лефевр. — Они мне солгали.

— Кто вам солгал? — спросил младший менеджер.

— Все, — ответил Лефевр. — Сево, свани, Голли Бертон…

Я повернулся к Сакхе, который выглядел таким же помятым, как обертка от гамбургера.

— Сакха, что происходит? — обратился я к нему. — Они же не стреляют в бельгийцев, не так ли?

— Вайнберг, — сказал Лефевр, — вы должны сделать что-то важное.

— Я всегда готов сделать что-то важное! — вскричал я, хватаясь за мусорный контейнер, чтобы подняться на ноги.

— Вам нужно немедленно доставить демократа в «Хайатт». Отдайте его под защиту Ларри Зартарьяна. Ему здесь опасно находиться.

Мое сердце забилось, как у влюбленной девушки. «Вы думаете, что один человек может спасти демократа? Я тоже так думаю».

— У нас перед «Макдоналдсом» стоит джип из «Хайатта», — сказал я. — Но с вами все будет в порядке, месье Лефевр? Могу ли я что-нибудь для вас сделать?

— Просто выметайтесь отсюда к чертовой матери, — ответил Лефевр. — Все причиняют боль, Миша. Но некоторые причиняют больше боли, чем другие.

— Что?

— Счастливого пути, Гаргантюа! Вперед!

В чинном «Макдоналдсе» вопили женщины, ревели дети, сыпали проклятьями мужчины, и все перекрывало многофункциональное русское словцо «блядь». Люди спрятались под испачканными квадратными столиками и под стойкой, как будто спасаясь от нагрянувших грабителей.

— Они думают, что здесь многонациональное заведение, — прокомментировал Сакха. — Думают, что они здесь в безопасности. Единственные безопасные места — это посольства, «Хайатт» и «Рэдиссон».

— Да, да, — согласился я, не зная, с чем именно соглашаюсь, но наслаждаясь каждой секундой этого действа. — Мы отвезем вас в «Хайатт», мистер Сакха. Даю слово Вайнберга.