Ольга что-то говорила ему, и он был вынужден попросить ее повторить. Это был вопрос об отношении Суркова к женщинам.

– Не забывай, что милый и тихий армянин использовал его в качестве рупора, – ответил он ей. – В качестве козла отпущения для собственного злого воображения. «Ибо воображение сердца мужчины исполнено зла со дней его юности». Это из Библии. Все, что нам в действительности известно о русском поэте, это то, что он напился и – скользнул через грань. Имей они возможность сравнить свои импровизации, как они условились, он бы обязательно победил, чуть ли не на голову превзойдя американку. Он, конечно, заранее знал, что не проиграет.

Занавешенное окно отделилось от остальной комнаты, и обнаженные груди Ольги замерцали в редеющем мраке. Коланский проснулся, подумал он, – военные поднимаются рано – и сейчас вдувает Соне. А эта стерва даже не подумает порадовать его, признав, что было такое дело, и поделившись с ним впечатлениями. Она поддерживает миф, что они с генералом – просто друзья, прекрасно понимая, что он знает, что это миф. Даже предупреждая насчет Польши, она отчасти хотела ему досадить. Когда он начинал верить, что с их связью покончено, ее готовность признать близость с Коланским снова загоняла его в область, граничащую, с одной стороны, с подозрением, а с другой – с уверенностью.

Ладно, подумал он со вздохом, нельзя винить ее одну, есть и моя вина. Какое будущее могу я ей предложить? Я не сумею снова пройти через все это греховное разорение…

Ольга перебила его мысли:

– Жалко, Сергей, что этого нельзя опубликовать. Я понимаю, что тогда кое-что пришлось бы изменить; но это было чудо как хорошо, честное слово.

– Нет, нет. Все уже умерло. Текста этой ночи не существует. Он обратился в камень, как погребенные армянские книги. Исчез, как две рабыни в фонтане Бахчисарайского дворца. Как мошонка Мардиана.

– Надеюсь, исчезло не все. Уверена, я этого никогда не забуду. Это было чудесно, чудесно. Мы встретимся снова, правда? В следующий раз я приеду в Москву. Очень просто: скажу, что мне надо походить по библиотекам.

– Что ж, это было бы прекрасно.

– Иди в постель, хочешь? Люби меня.

Он забрался в узкую постель и поцеловал ее в лоб. Объяснил, что очень устал, и она сказала:

– Ну еще бы, конечно! Я эгоистка, не подумала об этом. Прости меня, пожалуйста.

– К тому же меня немного трясет, – признался он. – Наверное, заразился лихорадкой от Суркова.

Она отогревала его, нежно гладя по спине, и он чувствовал, что ее слепой взгляд устремлен на него. Некоторое время спустя дрожь унялась, но он признался, что ощущает сильное возбуждение и напряженность. Это часто бывает с ним после представления.

– Что бы я могла сделать, чтобы помочь тебе расслабиться? – спросила она.

– Ты уже меня расслабляешь, – ответил он. – Но есть одна штука, которая хорошо мне помогает, хотя она может показаться слишком глупой, ребяческой. У меня в последние годы появилась привычка играть в телеигру рано утром, как только проснусь. Я взял ее с собой. Ты не против, если я подключу ее к телевизору?

– Нет, конечно, нет. А что это за игра?

Розанов выбрался из постели, пошарил в своей сумке, затем подошел к маленькому телевизору.

– Это пул, – сказал он. – Разновидность бильярда. Я заразился ею, когда был в Америке в конце шестидесятых. Девушка, с которой я там познакомился, прислала ее мне.

Он вернулся в постель с пультом в руке и принялся гонять вспышки света по маленькому черно-белому экрану. Но он слишком устал, чтобы играть хорошо, и было не так уж забавно играть с самим собой. Жаль, что Ольга слепая. Он вспомнил девушку из Софии, которая сильно увлеклась этой игрой и освоила ее довольно хорошо; пару раз она даже выиграла у него. Они сидели на кровати, пили кофе, ели рогалики – и не отрывались от битвы на экране. В постели она тоже была хороша, вспомнил Розанов.

Сделав глубокий закрученный удар, он сумел-таки завершить партию. Затем он обратился мыслями к предстоящему дню, между тем как женщина, считая, что игра все еще продолжается, нежно гладила волосы у него на груди. Во время недолгого перелета он выправит гранки своего эссе о шпионе и предателе полковнике Пеньковском. Пригласит Соню пообедать, и если после нескольких рюмок водки у нее поднимется настроение, она признается кое в каких ласках; и они вернутся в ее квартиру, чтобы заняться любовью. Хотя, даже если это произойдет, никогда нельзя быть уверенным, действительно ли ублажала кого-то всю ночь напролет или же провела ее в полном одиночестве. Он вернется в Переделкино как раз вовремя, чтобы прочесть Саше сказку на сон грядущий; мирно поужинает со своей женой и, может быть, сыграет с ней партию в шахматы. Потом, когда она отправится спать, он войдет в свой кабинет, задернет шторами ночные окна и испытает восторг тишины и вдохновения – у него закололо в затылке от одной этой мысли… Он раскроет белый блокнот, возьмет ручку и, созерцаемый мадоннами и богинями, продолжит свою длинную тайную поэму о Мейерхольде и жене его Зинаиде.