Привал застал их возле речушки, грозившей со временем превратиться в откровенное болото. Встреченный на берегу рыбак живо согласился обменять дневной улов на бронзовое запястье; Калхант же заметил, что людям благородного происхождения есть рыбу зазорно.

Вручил десятнику еще одно запястье — широкое, в виде рифленой полосы — и послал за рыбаком в селение: сменять на двух-трех овец. Кстати, девушка тоже исчезла чуть погодя, забыв вернуться к трапезе.

Девичья память — короткая.

Одиссей, искренне желая быть полезным, предложил свои услуги в походе за овцами или чистке рыбы, но прорицатель еще раз заявил о достоинстве людей благородного происхождения. И рыжий — в придачу красный как рак от слов Калханта — пошел собирать хворост для костра.

Такую кучу припер — солдаты только диву давались охая.

…по сей день кажется: вкуснее обеда я не едал.

Насытившись, решили сразу в путь не трогаться. Толкование воли Деметры вполне могло обождать лишних полдня, ибо плодородие, в отличие от войны или, скажем мора — вещь долгая, торопливости отнюдь не приветствующая.

Ковырялись в зубах.

Говорили о всяком.

Просили Калханта предсказать судьбу; тот отговаривался усталостью и отсутствием подходящих птиц.

Вспомнили о сидонском корабле с грузом благовоний, которого ждали, не дождались, в ализийской гавани.

— Решили бурю не испытывать, — глубокомысленно заявил бельмастый детина, получасом раньше на спор разгрызший баранью кость едва ли не быстрее Аргуса. — Небось, в левкадийских бухтах отсиживаются.

— Или на дне, — возразил один из солдат, зевая. — Мне верный человек шепнул на ушко: вонючие сидонцы десятину с «пенного сбора» зажали. Вот и топят их нынче почем зря.

— Врешь!

— Иди ты! Говорю ж: десятину. Выходит, без Лаэрта-Пирата здесь не обошлось. Знаешь, как на Итаке детишки считалки считают? Шел кораблик мимо моря, нахлебался вдоволь горя, раз-два-три-четыре-пять, я иду на дно пускать… кто не спрятался, я не виноват!

Никакой такой считалки Одиссей слыхом не слыхивал. Разморенный сытной пищей, он чуть было вовсе не пропустил замечание о Лаэрте-Пирате мимо ушей. А когда понял — приподнялся, раскрыл рот, чтобы обложить солдатика на чем свет стоит. Ишь, скотина! и как только язык повернулся?!

Но увидел: прорицатель сам решил вмешаться. Сейчас, небось, покажет болтунам!

— Не знаю, как там дети считают, — благодушно сообщил Калхант, закидывая руки за голову и потягиваясь всем телом. — Но шелест листьев на ясене вещает мне: сидонский корабль покамест цел. И если «пенный сбор» вовремя и целиком поступит куда надо, Ализия скоро вдохнет аромат благовоний. А Лаэрт-Садовник еще раз напомнит мореходам, — слава Посейдону, Колебателю Тверди! — чья волна круче.

— Са-адовник! — насмешливо протянул бельмастый. — А почему «Садовник», ежели он — Пират? Калхант рассмеялся:

— Потому что сажает. В мешок да в воду. Глядишь, лет через сто прорастешь пеной…

Больше ничего прорицатель сказать не успел. И птицы ему самому намекнуть опоздали, и листья невпопад прошелестели. Забыло будущее открыться — с неприятностями, с ними вечно так.

Приложился кулак к скуле.

Опрокинул Калханта, Аполлонова внука, в беспамятство.

* * *

…чья-то усатая рожа.

— Н-на!

…значит, кораблик? значит, мимо моря?! итакийцы умирают, но не сдаются! Трещат ребра, трещит Мироздание, мерзким хрустом забивая дыхание, будто глотку — кляпом…

— Ах ты, рыжая паскуда!

— Клеон! братцы — сучий выкидыш! он! нашего!

— Пополам зашиб!

— Получи!

…хорошо, что Аргус много жрет!.. хорошо, что сразу после трапезы удрал в ближайший лесок — поохотиться!.. хорошо… ох! больно! Убили бы пса… одному бы глотку перервал — другой копьем…

— Копьем! копьем бей!

— Бей рабов!

Кто кричит? а, это я… еще кричу.

…на спине — козел. Будто привязанный. Орет; дергается. Вскинуть повыше… поудобнее… лети, к-козел, с берега!..

— Хррррр!больно!

Это уже не мне больно — ему.

И мне — тоже.

— В бой! воздвигайтесь на сечу! Кто между вами,

Ранен мечом иль стрелой, роковою постигается смертью,

Тот умирай! Не бесславно ему, защищая отчизну,

Здесь умереть…

— Дайте! дайте я его, рыжего…

— Калхант! очнись, Калхант!

— Не бесславно! отчизну!

— Дайте!!!

…тяжело. Упало сверху, придавило. Распластало по земле: не поднять головы, не рвануться напоследок. Не дойти до Калидона Этолийского, где ждет меня юный Диомед, сын героя Тидея, никогда не виданный мною; не выбиться в люди… да что там! — вздохнуть, и то…

— Пощадите! смилуйтесь! он больной! безумный!!!

Это я — безумный.

…Эвмей?! откуда ты, свинопас? почему лежишь на мне, раскинув руки, почему встать мешаешь, закрываешь от Таната Железносердого?

Уйди, Эвмей… пожалуйста…

Он безумен! пощадите!

И Калхантовым тихим голосом — нет, трубой! боевым рогом! вещим оракулом:

— Безумцы под защитой богов! Остановитесь!

Больше ничего не помню

Возвращайся, не возвращайся — ничего.

* * *

— Эх ты, басиленок…

Хромая больше обычного, Эвмей тащился по раскисшей дороге. На плечах свинопаса тряпкой обвисло тело рыжего героя. Левая рука, болтаясь, все время тяжко хлопала Эвмея по бедру, но тот не обращал внимания.

— Эх ты… эх я…

— Дуй, Эвр! — в беспамятстве иногда вскрикивал рыжий. — Эвр! дуй! я за тобой!..

— Да уж ясное дело, — вздыхал свинопас. — Как же иначе? .

И шлепал по грязи на юго-восток — вдоль пути юго-восточного ветра Эвра.

Рядом трусил верный Аргус, проклиная свою ненасытную утробу. Случись он рядом, не пал бы бог-хозяин в неравном бою! опоздал! опоздал верный пес! Временами Аргус порывался броситься в погоню за обидчиками — растерзать! напиться жаркой крови! — и лишь боязнь снова оставить хозяина один на один с неведомыми опасностями удерживала немого кудлача.

В зубах у Аргуса болталась жирная белка.

Жертва павшему богу.

— Забрали они все, басиленок… котомку твою забрали… Выкуп, говорят! за увечья. Сандалии забрали… Этот, остроглазый, велел им тебя пальцем не трогать — так они мне приказали: снимай, дескать! хорошие сандалии, пригодятся! А что было делать? снял. Отдал. Хвала богам, в живых оставили… Эх ты…