Нечего и говорить, что, как только Кроули покинул Лондон, Сьюзан Стронг была забыта, и он продолжил вести свой прежний образ жизни, затевая любовные интрижки, когда и где только мог. В Мехико он подобрал проститутку и отправился с ней в трущобы, где его впечатлила «ненасытная сила страсти, которая пылала в её порочных, непостижимых глазах и искажала её потрёпанное лицо, превращая его в водоворот обольстительного греха». Секс с этой женщиной придал ему новые творческие силы. Он вернулся к себе на квартиру и шестьдесят семь часов подряд сочинял стихотворный диалог между Венерой и Тангейзером. Нет сомнений, что проститутка из Мехико удовлетворила свойственную Кроули на протяжении всей жизни тягу к экзотическим женщинам.

Мехико притягивал его не только теми потрясающими сексуальными впечатлениями, которые этот город предоставлял. Кроули начал любоваться мексиканцами, которые казались ему простым народом, ещё не «отравленным лицемерием и необходимостью бороться за жизнь». Их существование было спокойным, темп жизни — неторопливым: этическая значимость работы и профессии, характерная для Англии, здесь не имела силы. Работа была здесь лишь досадной помехой в ленивом течении приятного досуга. Красота мексиканской земли захватила Кроули. Он писал:

…великолепный горный воздух, сияние солнца, яркая красота цветов, опьяняющая интимность бесстрашных любовных порывов, которой пылало каждое лицо, — всё это заставляло мою мысль пульсировать в восторженном ритме… В Мексике можно найти максимум романтики и наслаждений, причём даже в маленьких провинциальных городках. В каждом городе этой страны есть некое подобие Аламеды, заросшего деревьями парка, расположенного более или менее близко к центру города с бесчисленными скамейками и эстрадой для оркестра, где оркестр играет каждый вечер без всякой помпы, а просто потому, что люди любят музыку. Здесь никогда не бывает слишком жарко; всегда дует лёгкий ветерок, который шевелит листья, но не мешает и не раздражает. Такой парк всегда полон мужчин и женщин; все кажутся молодыми, непосредственными и готовы к любым мыслимым формам проявления любви.

Мексиканское отношение к любви и сексу тоже импонировало Кроули. Оно не носило на себе отпечатка

…ложного стыда и не было заражено идеями коммерческого или вообще материального характера. Никто не одержим этим вздором о чистоте, духовном подъёме, идеализме и другой тому подобной чепухе. Я не могу выразить это острое чувство наслаждения свободой. Человеческая непосредственность процветает, не стеснённая ожиданием трудностей в поиске желаемого партнёра, в осуществлении порыва, в избежании неприятных последствий. Проблема секса, которая довела англосаксов до истерии и сумасшествия, благополучно решена в Мексике благодаря сочетанию особенностей климата и здешнего гостеприимства… Даже католицизм [не преминул заметить Кроули] утратил в Мексике большую часть своей вредоносной силы. Духовенство и миряне представляют собой единое целое, как в духовном, так и в физическом смысле, поскольку и тем и другим одинаково свойственны страстные порывы… Конечно, священник желает получать небольшие вознаграждения за свою работу, но это очень по-человечески и естественно. А поскольку он никогда не проявляет ни жадности, ни злости, ни лицемерия, то получаемое им даётся ему добровольно и с самыми дружелюбными чувствами.

Говоря кратко, Мексика показалась Кроули полной противоположностью Европы, и особенно Великобритании. Британский уклад жизни был пронизан идеями совести, вины и самоотречения, ханжеством, подавлением желаний и, как следствие, извращениями, вто время как мексиканское мироощущение было свободно от той «благочестивой лжи, которая утверждает, что зло не существует, тем самым превращая его в нечто неопределённое, огромное и опасное». Британцы, как считал Кроули, прятались от правды, тогда как мексиканцы смотрели ей прямо в лицо. Они отважно и без ложного стыда встречали свои животные потребности, принимая свою человеческую сущность как она есть, вместо того чтобы пытаться приподнять человека над его естественным состоянием. Педантичность и самодовольство британцев, полагал Кроули, разрушают их. Он придерживался того мнения, что всё должно быть открыто и вынесено на поверхность — особенно секс, — поскольку «подавление естественных инстинктов является оскорблением природе и прямым путём к моральному уродству».

С точки зрения Кроули, эта свобода от стеснений и ограничений означала, что мексиканцы были независимы. В их обществе отсутствовала британская классовая система, не было высокомерия, вызванного классовым превосходством, не было (как утверждал Кроули) пиетета перед соблюдением этикета и, прежде всего, не было эгоизма или нетерпения. Кроули находил привлекательной мексиканскую смесь язычества и христианства и обвинял британцев за их «англосаксонскую концепцию христианства, которая оскверняет нацию», в результате чего её даже избегают другие европейцы, не связанные «насекомообразной коллективностью сознания, отпечаток которой лежит на англосаксах». Индивидуальность разума и духа имела большое значение для Кроули. Это был тот материал, из которого делаются подобные ему поэты. Англия, какой считал, «является самой плодовитой матерью поэтов, но она убивает слабых, а сильных направляет на поиски более счастливых мест… Английский поэт должен или добиться успеха, уехав из своей страны, или умереть, разбив себе сердце на родине». Сидя в своей квартире, выходящей на парк Аламеда, Кроули размышлял о Великобритании и её моральном упадке, коммерциализации и измельчании. Он вспоминал давку лондонских площадей, «этих потных животных, дышащих пивными парами», «вечно давящее чувство вины и стыда». Проникнувшись настроениями настоящего изгнанника, он критиковал даже английскую погоду.

Чтобы почувствовать дух страны и поближе узнать её людей, Кроули совершал поездки по мексиканской глубинке. Направляясь в Игуалу, местечко в ста милях от Мехико, он купил рыжего пони, который так и норовил прыгнуть или брыкнуться. Вероятнее всего, лошадке просто нравилось становиться на дыбы и сбрасывать с себя всадника. Чересчур щадящая манера, с которой Кроули использовал кнут, ещё увеличила строптивость животного, и Кроули продал пони сразу после возвращения в Мехико. В другой раз Кроули отправился в Веракрус, главный мексиканский порт, находящийся в 250 милях к востоку от столицы. Об этой поездке он писал как о захватывающем путешествии: «Сначала вы сорок миль едете по тропическому лесу, затем дорога неожиданно начинает идти вверх и вьётся по предгорьям, в теснинах, а надо всем этим царят восемнадцать тысяч футов горы Ситла-тепетль. Пейзаж постоянно меняется по мере вашего восхождения, и вдруг вы оказываетесь на плато, чья обширная поверхность представляет собой почти пустыню, на которой растут лишь кактусы да алоэ, и торчат две скалы: Ицтаксиуатль и Попокатепетль».

Путешествия по Мексике были, вероятно, нелёгким испытанием. Мест для отдыха и ночлега было немного, и находились они далеко друг от друга. Поэтому Кроул и, несмотря на своё к тому времени уже вполне приличное знание языка, нередко оказывался предоставленным самому себе. Однажды на склоне холма он нашёл труп мексиканского рабочего, высохший на солнце, но не тронутый грифами, потому что, как решил Кроули, тело было слишком насыщено острыми приправами, чтобы прийтись по вкусу этим хищникам. Нередко он спал под открытым небом. Однажды, расположившись на плантации сахарного тростника, он обнаружил, что за ним следят. Одного выстрела из револьвера оказалось достаточно, чтобы отвадить наблюдателей. На другую ночь в лагере поселенцев он видел, как китаец-чернорабочий при помощи кипятка выгонял скорпионов из щелей в стене. К утру ноги Кроули так горели от укусов москитов, что он был не в состоянии натянуть свои сапоги для верховой езды. Он, конечно же, заразился малярией и заболел. Американский врач по фамилии Парсонс, который занимался мошенничеством, говоря своим пациентам, что у них аппендицит, и отправляя их к своему коллеге, который брал по 1000 мексиканских долларов за операцию, отнёсся к Кроули с сочувствием и лечил его хинином.