Иоанн повернулся к Воротынскому-старшему.

— Давай подсобляй брату, — сказал и повторил еще раз, но гораздо громче — даже на расстоянии в сажень почти ничего нельзя было услышать.

— Они там не помогут — тесно слишком, — так же громко ответил Владимир Иванович.

— Так повели им спешиться! — крикнул Иоанн. — А самых метких на крыши пошли — пусть оттуда ворогов выцеливают. Да побыстрее, чтоб татаровье не догадалось то же самое сделать!

Воротынский уважительно посмотрел на царя и поскакал к государевой дружине.

Татары по-прежнему оказывали отчаянное сопротивление. На протяжении целого часа или двух русские ратники не могли сделать ни шага вперед, но Иоанн твердо решил — едва начнется хоть малейшее отступление, как он пошлет своего коня вперед, и будь что будет.

«А если родится сын? — закралась подленькая мыслишка. — Сиротой расти будет? — и тут же твердо ответил: — Русь вскормит. Уж лучше пусть сирота с отцом-героем, чем с живым трусом! И вообще, — догадался он, — изыди, сатана! Не смутишь и не надейся!»

Он все равно старался смотреть как-нибудь вприщур, надеясь хоть так обмануть грядущий выбор, и вроде стало помогать. То ли Воротынский успел надоумить всех прочих, а не только ратников одной царевой дружины, то ли сами они дотумкали — ох и смекалист русский народ, — но уже то тут, то там стали посвистывать над головами стрелы, устремляясь в гущу врагов.

— Пошли, пошли родимые! — весело закричал государь, чувствуя, как волна воинов чуть ли не вместе с конем неудержимо несет его вперед. Наслаждаясь долгожданным зрелищем, он совсем забыл про прищур, и… напрасно.

Как позже выяснилось, именно в эту минуту многие ратники, прельстившись богатой добычею, оставили сечу и начали разбивать дома и лавки. Вслед за ними кинулись даже обозники — конюхи, пастухи, кашевары и прочие. Все жаждали добычи, хватая что попадет под руку — серебро, меха, ткани. Воспользовавшись тем, что войско как-то вдруг изрядно поредело, казанцы вновь начали одолевать тех, кто продолжал честно сражаться. Едва же татары потеснили их, как досталось и мародерам, которые немедленно бросились бежать куда глаза глядят, при этом истошно вопя: «Рятуйте, убивают! Секут, секут!»

Иоанн, увидев это смятение, прикусил губу и решил, что бегут все. Он глубоко вздохнул, твердо намереваясь исполнить данный в душе обет, но тут сбоку промелькнуло что-то светлое. Иоанн обернулся и увидел белое полотнище с вышитым на нем ликом Христа. «Вот с ним пускай и погибну», — промелькнуло в голове, и он, вырвав из рук какого-то совсем молодого воина святую хоругвь, которую тот безропотно отдал, видя, кто перед ним, и высоко подняв ее над головой, медленно двинулся в сторону Царских ворот. Правда, он старался не смотреть вперед, повернувшись в седле и принявшись деятельно распоряжаться — кого и куда послать.

Сопровождавшие его люди вначале старались держаться следом, но Иоанн, гневно нахмурив брови, повелел им спешиваться и выдвигаться вперед. Большая часть дружины тут же выполнила его распоряжение, и давление на татар вновь усилилось.

Те еще отчаянно сопротивлялись, отступали тесно сомкнутым строем к высоким каменным мечетям, где стояло все духовенство, включая верховного имама Кульшерифа. В руках у них тоже поблескивали клинки. И тут, истошно визжа, на ратников стали прыгать, сваливая с коней, черные вонючие люди в странных плащах с яркими заплатами. Поначалу мусульманских «попов» пытались как-то щадить, но, придя к мысли, что тут что-то нечисто, в ожесточении порубили всех до одного.

Попутно один из ударов русского меча безвестного ратника пришелся по Кульшерифу, вспоров ему внутренности, которые тут же вывалились наружу. Имам еще стоял несколько секунд, изумленно взирая на собственные кишки и требуху, после чего, бездыханный, повалился навзничь, и вот уже какая-то бродячая собака вначале осторожно, с опаской, приблизилась к его телу, а затем все смелее и смелее стала пожирать свежее мясцо, урча и давясь заглатываемыми огромными кусками.

О том, что творилось на другой стороны крепости, где был расположен ханский дворец, Иоанну рассказали значительно позже. Поведали и то, как Ядигер, затворившийся внутри, вначале держался, а затем, видя невозможность дальнейшего сопротивления, ринулся в нижнюю часть города, к Збойливым воротам, думая прорваться, но был встречен небольшим русским отрядом под началом князя Курбского — пара сотен воинов, не больше, который пересек дорогу хану и, постепенно отступая, но в то же время затрудняя каждый шаг вперед, дал время остальным, чтобы те, подоспев, ударили в тыл.

Рассказали и то, как Курбский откатился уже до ворот, где ему на выручку подоспело еще несколько сотен, а сзади уже напирало главное войско, и как тогда гонимые и теснимые со всех сторон казанцы, спотыкаясь о трупы своих же воинов, скользя по еще теплой крови, завопили, что хотят вступить в переговоры, после чего бывший там рядом воевода князь Дмитрий Палецкий остановил сечу.

Рассказали, как казанцы выдали Палецкому Ядигера вместе с его ближайшими советниками и как оголтело затем рванулись кто куда, прыгая даже со стен в надежде спастись, бросившись вначале к стану полка правой руки, но там их поджидали две трети всех имеющихся пушек, после чего они метнулись влево.

Поведали и то, как лихо успели сесть на коней юные князья Курбские, Андрей и Роман, с малочисленною дружиною нагнав неприятеля и с разгона ударив по нему.

Но это все было потом, а в горячке боя первой до Иоанна донеслась лишь весть — без подробностей — о том, что татары перемахнули мелкую Казанку и сейчас бегут в сторону болота, норовя укрыться в густом темном лесу за ним. Царь немедленно послал всех, кто оставался у него под рукой, наказав не преследовать, но вновь взять в клещи, что князья Симеон Микулинский, Михайла Васильевич Глинский и боярин Шереметев со своими конными дружинами успешно проделали.

— А как быть с теми, кто кидает сабли на землю? — подскакал к царю разгоряченный боем Воротынский.

— Раньше надо было кидать, — сурово отозвался Иоанн. — Не хочу, чтоб из сего змеиного племени хоть одна былинка проросла. Всех под мечи пускайте, — и, повернувшись к остальным, громко крикнул: — Слышите, кровь нашей погибшей братии вопиет! Всех под мечи!

— А баб и детишков? — уточнил дотошный Милославский.

— Они тут ни при чем и за своих мужиков не в ответе, — передернул плечами царь, понемногу остывая и начиная уже жалеть о своем жестоком приказе. Остановить резню было бы еще не поздно, но как это так — дал повеление, а через миг его отменил?! Нет уж, пусть будет, как сказал.

Между тем со всех сторон стали съезжаться гонцы, докладывая, что с их конца град очищен полностью, а затем постепенно собрались и воеводы. Одним из первых прискакал князь Михайло Воротынский. Преклонив колено, он устало произнес:

— Радуйся, государь! Победа совершилась — Казань наша. Что повелишь?

— Славить всевышнего, — ответил Иоанн, вновь не найдя ничего более подходящего для ответа.