Меня то и дело спрашивали, насколько серьезно больна Виржини.

Мой ответ — «Не знаю, но очень волнуюсь» — считали образцом такта и порядочности, не свойственным современным бракам. Ко времени отъезда Людовика я получил три предложения о дружбе от его придворных и несколько упоминаний о красивых дочерях. Его величество покинул мои владения с улыбкой на устах и полным животом — впрочем, куда полнее оказался живот юной крестьянки, которая девять месяцев спустя родила от него внебрачное дитя. Меня король сделал кавалером Большого креста ордена Святого Людовика, пообещав дать мне место в Тайном совете, когда таковое освободится, — если я того захочу.

Виржини выслушала новости с усталой улыбкой и ушла к себе — играть на арфе грустные мелодии. Впрочем, перед тем она успела предложить нам с Лораном съездить в Париж, дабы закрепить приятное впечатление, которое я произвел на короля.

— Можете взять с собой Манон, — сказала она.

— Разумеется, если я возьму Лорана, то возьму и ее.

В ответ она еще печальней улыбнулась и тихо закрыла дверь.

Неделю спустя мы уехали в Париж и по дороге остановились в замке герцога де Со. Шарлот тактично справился о здоровье сестры, понянчил Лорана и окинул Манон безразличным, почти невидящим взглядом. Если бы я спросил его мнение о кормилице, он бы ответил, что она женского пола и, вероятно, из крестьянской семьи — судя по широкому лицу. Едва ли Шарлот смог бы что-то добавить.

Вечером мы с ним пили коньяк на террасе, выходящей на озеро: Шарлот углубил его и расширил, чтобы сын, плавая на лодке, не сел случайно на мель.

— Расскажи, как она на самом деле?

Коньяк был выдержанный и почти коричневый, с ароматом айвы, инжира и, быть может, легким привкусом жасмина и лакрицы.

— Сам делаешь?

Шарлот кивнул — лицо у него было серьезное, а значит, он все-таки ждал от меня ответа. Я помолчал еще немного, вращая в бокале жидкость соломенного цвета, чтобы она в полной мере раскрыла свой аромат, затем сделал глоток и подержал на языке душистый напиток. Быть может, Шарлот понял, как мне тяжело; разумеется, он знал, что я любил его сестру больше жизни — и отчасти люблю до сих пор. Потому он позволил мне молча распробовать напиток. В конце концов я сказал ему правду. Все-таки мы были друзья.

— Она сидит у себя в комнате и почти не выходит. Немного читает, немного пишет, играет на арфе — Рамо и Куперена — и изредка гуляет в саду.

— Что-нибудь еще, маркиз?

— Она плачет.

Шарлот встал рядом со мной и положил мне на плечо тяжелую руку. Он всегда был самым крупным из нас — и в академии, и после. От возраста и хорошей жизни он раздобрел еще больше, так что бархатный фрак плотно обтянул мощную спину, а вырезанные спереди полы подчеркивали форму бедер. Охотничий конь, на котором он ездил в юности, теперь бы попросту его не вынес. Вероятно, мой теперешний конь тоже. Мы оба молча смотрели на озеро с безобразными грязными берегами и серебристой водой.

— А вы… — Шарлот помедлил, — …все еще муж и жена?

Мне было бы непросто вести такую беседу с любым шурином, а уж с Шарлотом, моим давним и близким другом, тем более. Я кивнул, затем усилием воли заставил себя пояснить:

— Иногда я прихожу в ее спальню. Сама она ко мне не ходит, и я за ней не посылаю. Но даже в постели мы холодны и вежливы, как незнакомцы. — В глазах у меня стояли слезы, и я точно знаю, что Шарлот это заметил: он неловко заерзал на месте. Мой друг не любил чрезмерного проявления чувств; вся семья де Со не любила. До сего дня — до того, как я заметил неловкость Шарлота, — я мог сказать то же самое про себя.

— Ты ведь знаешь, как я ее любил…

— Любил?

— И полюбил бы снова, если б нашел. Моей Виржини нигде нет. Мне осталась пустая оболочка — красивая, изящная и покорная, когда надо, но… ей интересны лишь книги, ноты, прогулки и слезы. Она играет Куперена мышам, которых приманивает хлебными крошками.

— У тебя кто-нибудь есть?

Я покачал головой.

— Что, ни одной любовницы? Какой-нибудь молодой и пылкой женушки мелкого дворянина? Любимой служанки? А что с этой девицей, которую ты взял с собой?..

Значит, он все-таки обратил внимание на Манон.

— Она воспитывает Лорана — и только.

— Заведи себе любовницу, Жан-Мари. Такая жизнь губительна для мужчины, ты заболеешь. Ну, так что ты забыл в Версале?

Он выслушал мою историю о визите короля и предложении Виржини отправиться вслед за ним.

— Ты хочешь получить придворный чин?

Этого я хотел меньше всего на свете. Отец Шарлота, прежний герцог, был из того поколения людей, которых Людовик XIV поселил у себя во дворце — еще в ту пору, когда дворяне были достаточно богаты, влиятельны и могущественны, чтобы плести козни и строить интриги. Король-Солнце растратил собственное состояние на вознаграждения, слуг и свиту. Я знал цифры. Около двух с половиной тысяч комнат, столько же окон, сотня лестниц, множество зеркал — столько доселе не видел ни один дворец. Придворные слетались на этот колоссальный горшок с медом, как мухи.

— Тогда зачем ты едешь? — вопросил Шарлот.

— Виржини…

— Она моя сестра. Но это не значит, что я не вижу ее недостатков. Муж похуже на твоем месте уже давно бы ее поколотил. А иной бы и вовсе отправил в лечебницу для душевнобольных или в монастырь. — Он вгляделся в мое лицо и понял, что о втором и третьем, если не о первом, я уже думал. — Я напишу письмо де Коссару, хотя оно вряд ли тебе понадобится. Но все же мы с тобой… — Шарлот умолк. — А ты хоть знаешь, что Жером теперь отвечает за распределение придворных чинов?

— Жером?!

— Да, он стал маркизом, как ты. Де Коссар де Салли. Благодаря жене у него появилось множество связей.

Как и у меня, подумал я. Шарлоту хватило учтивости не произнести это вслух.

— Он бы все равно выполнил любую твою просьбу. Но мне он кое-чем обязан, так что вреда не будет, если я напомню ему про должок. — Взгляд Шарлота ожесточился. — Он часто проигрывается в карты. Помногу. Если он предложит тебе партию, не соглашайся ни под каким предлогом.

Я кивнул и наутро покинул замок де Со. Сам я ехал верхом, а позади катилась карета с Лораном и Манон. Через трое суток прибыли в Версаль, проведя одну ночь на постоялом дворе, вторую в доме мэра небольшого городка, а третью — у дальней родственницы Виржини. Должен сказать, спокойней и удобней всего нам спалось на постоялом дворе.

Версаль был призван удивлять и восхищать; и восхищение, и удивление я испытал уже на подъезде ко дворцу, когда мы поднялись на пологий холм. За моей спиной остановилась карета.

— Подведи сюда Лорана.

Манон выбралась из экипажа, спустила мальчика и за руку подвела его к тому месту, где я спешился.