Внезапно Жизель начинает издавать такие звуки, как будто поезд едет, которые оказываются началом какого-то хита. Одна за весь оркестр! Менялась в лице, губы превращались в барабаны и тарелки. Бух-бух-бух, и-и-и, у-у-у-у. Ф-ф-ф-ф. У-у-у-у. И тут появляется это ничтожество, этот жулик Збышек и, озверев, лупит ее по лицу, вырывает магнитофон:

— Ты, дрянь, во сколько дома должна быть, во сколько, во сколько дома должна, дрянь, во сколько…

И разбивает магнитофон о землю, швыряет в прудик, где лилии водяные плавают, потому что мы всё еще в ботаническом саду. Тем не менее она его не бросает, она его любит. И ничего с этим не поделаешь.

Я ей миллион раз говорила:

— Жизель, очнись, уходи от него. Он бьет тебя, дерется. — Она:

— Но и очень нежным умеет быть. Когда трезвый.

Вот они какие, тетки.

В конце концов она говорит:

— Мы должны раздобыть хоть сколько-то денег, так дальше продолжаться не может!

Идем мы с ней. На ночь глядя. Тогда всегда была ночь, мы только по ночам сидели на лавочках, шатались по Вроцлаву, забредали в незнакомые районы, заглядывали в подворотни. Она из неблагополучной семьи, я из благополучной, но уставшая от ученья, обедов, чтения, от выслушивания нотаций, что связалась с подонками, что, дескать, докатилась до сточной канавы. Она — с улицы Траугутта, я — с Бачьярелли. Небо и земля. Днем я в школе, она где-то в своей развалившейся семье. Ночью мы вместе. Родителям говорим, что на дискотеке. Если с Жизелью — значит, на дискотеке. А потому в этих воспоминаниях всегда царит ночь. Ночь моей молодости, моих пятнадцати лет. Раздобыть деньги. Где они водятся? Наверняка в гостиницах, где же еще в этом году, в восемьдесят девятом, когда коммунизма уже нет, а капитализма еще нет. В гостинице «Панорама», которую разрушили, чтобы построить Доминиканскую галерею,[62]в гостинице «Вроцлав». Как же она разоделась, в каком только секонд-хенде надыбала прикид! Зеленая куртка и цветная бандана из тряпочек на голове. Розовые гетры. И эти ее голубые глаза, и эта зебра на запястьях, и этот ее ангельский голосок, светлые ресницы. Мы сели в вестибюле. Сидим, курим «Суперкрепкие», а может, и «Кармен», специально приобретенные для такого случая… Входят старые немецкие пенсионерки с кожаными чемоданами, седые, без макияжа, из какого-то другого, не диско, мира. Из «Strangers in the night». Мы приклеиваемся своими маленькими носиками к стеклянной стене, за которой дринк-бар, снаружи, должно быть, неплохо выглядим. Но внутри пусто: немецкие пенсионеры не проявляют интереса к ночной жизни. Поражение по всему фронту.

В «Панораме», во всяком случае тогда, работала знакомая тетка, в туалете, всегда можно было бесплатно пописать-покакать. Туда должен был приехать известный кутюрье. Эй, Жизелька, скажем ему, что хотим о нем написать в школьную стенгазету… Потому что он был гей. Начал нам ставить напитки в баре… Говорил:

— Еще стопочку для джуниора!

Жизель взобралась на барный табурет, слишком для нее высокий. Только ничего у нас не получилось. Мэтр той же ночью уехал куда-то на показы. Жизель перестала следить за собой, вечно ходила грязная, пьяная. А какое невинное личико, как сейчас помню, какие голубые глаза, какие клевые звуки издавала, сколько раз изображала из себя Алексис…

В одну из таких ночей мы познакомились с мужиком, он сказал, что собирается открыть оптовую торговлю в Легнице, тогда все что-нибудь открывали. Что мы могли бы там работать, три миллиона в месяц зарабатывать. Что дело, в общем, верняк. Три миллиона — это кожаная куртка каждый месяц! О которой ни одна из нас не могла и мечтать. Я видела такую на рынке, из кусочков, классную. Двенадцать курток в год!

— Ты че, глупая?! Если мы купим себе по куртке, то на следующий месяц вряд ли станем вторую покупать, а вот ковбойские сапожки купить сможем! — И мы уже друг на друга смотрим, за руки хватаемся и визжим, потому как только сейчас скумекали, что нас на самом деле ожидает!

— Так, по паре ковбойских сапожек, а потом по золотому браслету!

— Поклянись, — говорит Жизель ночью в парке, — поклянись, глупая, что мы никогда не расстанемся, и нам всегда будет так хорошо, и всегда будет такая жизнь! Своей матерью поклянись!

Поехали мы с этим мужиком на его квартиру, старую, обшарпанную, заставленную пыльным антиквариатом, каким-то барахлом. В доме старой постройки, в занюханном районе, неподалеку от Жизелькиного дома… Утром он нас за водкой послал, вытряс из какой-то вазочки гроши, к которым нам пришлось свои добавить. Осталась у меня в памяти такая картина: Жизель утром у него в ванне. В пене. Зовет меня, загораживается пеной и: ты бы предпочла какой из шампуней, если бы была на моем месте: этот, этот или этот? Поди, глупая, послушай, не стоит ли он там за дверью. Нет. Ну мы тогда хихоньки-хахоньки в ею адрес, обливаемся всем, что попадет под руку, все обшарили.

А потом долго, долго ничего. Мужик не звонил. Но дал адрес оптовой базы.

— Кинул нас.

Жизель под звездами ест сахарную вату.

Сидим на лавочке, на спинке. Все время лузгаем семечки, все время что-то жрем. Когда Жизель расковыривает болячку и слизывает кровь с колена, я сплевываю табачную слюну и размазываю прутиком. Она выковыривает спичкой у себя из-под длинных ногтей грязь, я свои обгрызаю. Она прикусывает губу, чего я даже заметить не успеваю, потому что именно в этот момент приклеиваю жвачку под лавку и только потом чешусь. А она достает флакончик поддельных духов made in france и начинает давить прыщи. Ну а я чешу себе ляжку.

— Может, еще все переменится, ты только подумай: ковбойские сапожки, кожа, золотые цепочки, шампуни «Лореаль»!

Поехали мы в эту самую то ли Легницу, то ли Тшебницу. По указанному адресу. Долго ходили по жаре. То минеральную воду пили на бордюрчике, то блуждали среди каких-то гаражей… Наконец нашли! Отдельный дом, ступеньки. Открывает женщина в тренировочном костюме.

— А такой-то такой-то здесь проживает? Здесь вроде как должна находиться оптовая база.

— Проживает, но его нет, а с этой базой ничего не вышло. Может, на будущий год. Передать что?

— Тогда… Тогда, может, вы скажете, что… что были Гжесик и Михал, что… что по поводу базы…

Возвращались мы автостопом. Шел дождь, лило как из ведра. Жизель положила голову мне на плечо и уснула, убаюканная грузовиком. Никогда больше я не видела ее, перестала с ней водиться, вообще — со всеми с ними.

«На Аллеях есть разные бары, мы вошли в один. Собирались выпить пива. Я заметил, что Адам с кем-то раскланивается, помню, что улыбался он как-то обеспокоенно и застенчиво. Я взглянул в том направлении. И увидел молодого человека со слегка прыщеватым, но приятным лицом с тонкими светлыми усиками. Отличный крой его костюма диссонировал с дрянным материалом. Рядом в свободной позе расположился на стуле другой юноша, лица которого я не мог рассмотреть, потому что он сидел спиной. Когда принесли портер, знакомые Адама встали. Он снова обменялся с ними поклонами, на этот раз с нежной улыбкой вежливой благожелательности. А поскольку мы молчали и меня это немного сковывало, я снова направил свой взор в сторону уходящих.