– Видели вывеску? – первым делом спрашивает она.

Я честно отвечаю:

– Нет.

– Сбили.– Она идет впереди, показывая дорогу, и разговаривает со мной, чуть поворачивая голову. Мы поднимаемся на второй этаж.– Так мерзко и по-хулигански... Серьезные люди, а ничем не гнушаются.

– А может быть, не они? – осторожно спрашиваю я.

– Ну конечно! – Директриса оборачивается и язвительно смотрит на меня.– Сколько лет никто вывеску не трогал, а стоило только городской администрации решить, что нас тут быть не должно, сразу кто-то случайно схулиганил!

Она издает резкий смешок и идет дальше.

– А почему они вас выгоняют?

– Из-за помещения. Мы им денег никаких не приносим, занимаемся с детьми бесплатно. А здание можно сдать в аренду. Видели кафе внизу? Там мэрские дружки любят отдыхать, уж не знаю, почему именно здесь – на нашу голову.

И она называет несколько небезызвестных фамилий.

Светлана Васильевна открывает кабинет. Здесь просторно и светло, у стены – фортепьяно; прислонясь к его бокам, прямо из пола растут высокие стопки нот.

– Скажите,– я запинаюсь, боясь задать неприятный вопрос,– а почему вас нельзя закрывать?

Директриса на мгновение застывает, а потом обида прорывается в ней бурным клокотанием слов:

– Во-первых, вы видели наш район? Здесь же глушь. Кто здесь будет заниматься детьми? Ими и родители не занимаются! А у нас методика: своя, уникальная. Мы берем деток любых, с ЗПР, с проблемами, и они у нас становятся нормальными,– последнее словно она произносит с нажимом, по слогам.– Мы участвуем в фестивалях, к нам приезжают перенимать опыт! Это мы только для администрации МУДМОД.

– Что? – не знаю, как понимать это странное, отдающее неприличием слово.

– Муниципальное учреждение дополнительного музыкального образования детей. Нас на фестивале православной культуры даже объявлять отказались. Так и вышли...

Говорит она много, долго и сбивчиво, переходя с официальных штампов на гневное просторечье. Я не перебиваю: даю ей выговориться – просто потому, что ей это необходимо.

Пока мы разговариваем, в кабинет тихонько заходят дети. Девчонки – высокие и развитые; мальчишки – низенькие и от застенчивости ссутулившиеся.

Мы пишем синхрон, потом я говорю, что можно начинать урок, и Светлана Васильевна долго выбирает, что же им спеть. Меня немного раздражает это суетливое шуршание нотных страниц, я думаю: все равно, что петь; раз берут всех без разбору, может ли быть на простом уроке что-нибудь, кроме умилительной разноголосицы? Но вот они запевают зимнюю песенку про снежки, и я, витающая мыслями где-то далеко, вдруг начинаю слушать. Дети поют высокими чистыми голосами. Нотки кристальные, как морозный воздух, песенка летит вверх и вниз легко, словно в шутку брошенный снежок. Аккомпанируя, директриса оглядывается на меня и, торжествуя, понимает, что дети меня победили.

– И что,– спрашиваю я ее, когда съемка закончена,– вы берете всех, без прослушивания?

– Конечно, всех,– гордо отвечает она.– Как их не возьмешь: такой район! Я его сегодня не возьму, он меня завтра ограбит. Лучше пусть поет.

– А как вы умудряетесь?..– Я не могу даже сформулировать вопрос.– Ведь от природы не всем дано...

– Я же говорю: у нас методика, нельзя нас закрывать,– констатирует она.

Мы уже готовы уезжать, когда к директрисе подходит одна из девочек и что-то шепчет ей на ухо.

Кивнув, Светлана Васильевна берет ключи с крышки фортепьяно и спускается вместе с нами и девочкой по лестнице.

– Вот,– говорит она, поднимая связку повыше.– Запираю туалет и вожу их туда лично.

Витя отправляется ждать меня в машину, а я захожу с директрисой в туалет. Здесь две двери, но букв М и Ж нет. Вместо них на одной из дверей табличка с золоченой надписью: «Туалет для посетителей кафе»; на другой, обшарпанной – небольшой замок на дужке. Директриса отпирает его, впускает девочку, и мы выходим в холл.

– Вот так всегда: если кому-то надо в туалет, останавливаю урок, отвожу, жду, привожу, продолжаю занятия. А пока меня нет, запираю детей в кабинете. Иначе нельзя.

– Почему?! – допытываюсь я.– Дети проблемные?

– Дети у нас отличные. Просто занятия вечером, после школы. А в это время в кафе уже дым-туман... У меня полгода назад девочка одна пошла в туалет, я ее отпустила спокойно, даже подумать не могла... И хорошо еще, она с папой пришла. Папа ждал на втором этаже, но все равно услышал, иначе не знаю, что и было бы. Она в туалет заходит, а из соседней кабинки – пьяная морда. Он ее на подоконник повалил и... Хорошо, папа услышал крик...

Руки мои сами сжимаются в кулаки. Я гляжу на сизый свет дремлющего кафе, стискиваю зубы. Я приехала сюда равнодушной, теперь в моей груди – восхищение и сострадание, я хочу помочь, но не знаю как.

– Но по закону,– говорю я,– питейное заведение не может располагаться в непосредственной близости от детского образовательного, и тем более не может делить с ним один туалет!

– Вот поэтому,– директриса измученно сводит брови,– они нас отсюда и выбрасывают, чтобы ничего не нарушать.

– И что вы будете делать?

– Бороться.

– Но как? Ведь вы поймите: я сделаю сюжет, но это ничего не решит. Нас и смотрят единицы, а неравнодушных из них...

– Все равно,– упрямо говорит она.– Школа нужна. Нужна.

Я работаю до позднего вечера и выхожу из кабинета под назойливые звуки нашей заставки.

Перед офисом темно и пусто: потому что нет Диминой машины. Я так обижена на него, что пинаю невысокий сугроб, выросший во дворе. Крупинки снега катятся по темному льду. Конечно, он ничего не обещал, но я так привыкла к теплу машины, к переполненным троллейбусам, которые остаются далеко позади, к слякоти и льду, которые меня не касаются... А сегодня он не приехал.

Я бреду к остановке и тут же спотыкаюсь. Нога моя едет по льду, я взмахиваю руками, изгибаюсь, больно потянув спину, и падаю, ударившись боком о какой-то бугор. Я лежу, дуясь на Диму и мрачно размышляя, что делать: вставать и идти на троллейбус, или не вставать и всплакнуть. Из моей сумки раздается телефонная мелодия, поставленная на Диму. Я подтягиваю сумку к себе и долго ищу в ней мобильник.

– Алло, Дим,– говорю я, вставая и отряхивая коленки.

– Я твой мужчина? – спрашивает он, напирая на слово «твой».

– Мой...– нерешительно подтверждаю я.

– Я добыл тебе мамонта,– шепотом, но очень гордо заявляет он.– Приходи, пока он не остыл. Вернее, пока он не слишком тепленький.

– Куда – приходи? Кто – тепленький?! – Я начинаю раздражаться, но пока сдерживаюсь.

Через минуту, проклиная все на свете, я уже иду по скользкому тротуару прочь от дома, спотыкаюсь и поправляю падающий на глаза капюшон. И вот передо мной рюмочная. С ее витрины зазывно смотрит древнерусский богатырь с копьем, но почему-то без коня. В рюмочной светло и очень тесно. Крохотные высокие столики сплошь облеплены выпивающими мужчинами. Дима – в центре, машет мне рукой, чтобы я его заметила. Перед ним – наполненная водкой рюмка, напротив – какой-то мужчина в темной куртке. Я подхожу и понимаю, что это наш охранник, тот самый.