это не так. Но когда я вошел, доктор Дуггал сообщил, что у Радхики обход.

— А толку-то, — усмехнулся он презрительно.

— Она скоро вернется?

Он пожал плечами.

— Похоже, ты выздоровел. Значит, это была денге. Как я и говорил.

Я ждал у киоска с напитками напротив клиники, пока меня не заметил Принц, который, оказывается, видел, как Радхика садилась в рейсовый автобус. Наверное, мое разочарование от него не укрылось, потому что он позвал меня в компанию друзей и приобщил к карточной игре бхабхи, в которую я играл первый раз в жизни тогда и умею играть до сих пор.

— Он живет на той самой ферме, — сказал Принц.

Остальные закивали — для них это явно не было новостью.

— В запертой комнате, — мрачно добавил он.

И хотя во мне проснулся интерес к жизни — впервые за бог знает сколько времени, — и особенно к истории той самой комнаты и Мехар, было ясно, что расспрашивать нужно не Принца. Я решил про себя, что снова подниму этот вопрос, когда мне попадется Танбир.

Я встал.

— Еще один круг? — предложил Принц, но я попрощался и двинулся в обратный путь, который казался мне таким долгим теперь, когда я упустил Радхику.

Утром я читал книгу на крыше, когда со двора донеслось шуршание велосипедных шин. У меня сердце подпрыгнуло: неужели кто-то рассказал Радхике, что я ее искал? Но, подойдя к лестнице, я увидел: это был всего-навсего мой дядя Джай. Он поддернул штанины и неуклюже слезал с седла. Только после того как я спустился, он наконец оторвал взгляд от дома.

— Прямо как новый, — сказал он. — Да и ты тоже.

— Мне помогали, — сказал я.

Он так осторожно кивнул, будто это слово не годилось для описания того, что здесь происходило.

— Прости, что не навещал тебя. Сначала работой завалили, потом у Соны был кашель.

Упоминание о кашле заставило его прочистить горло.

— Я заказал тебе обратный билет.

Он вынул мутно отпечатанные билеты на самолет, скрепленные сбоку, как лотерейная книжечка.

— Через неделю. Я работаю, но ты можешь вызвать такси до автобуса в город и… Да ты сам сообразишь, я уверен.

Он взял велосипед за руль, пнул подножку и взгромоздился на седло.

Я стал было его благодарить, но он сердито сказал:

— Не стоит развлекать в моем доме этого господина. Хорошенькая благодарность за гостеприимство.

И уехал. Я не выдержал, вышел за ворота и отправился, взбудораженный, по грунтовке в сторону Сунры, где жил Танбир.

Если в деревню я уже зачастил, поговорить с прохожими или купить еды на рынке, то в другую сторону еще не ходил. У ворот Сунры я выбрал дорожку, которая шла между двух строек, и оказался на каком-то холерном болоте, в котором увязли куски гофрированной жести и сидела по пояс гипсовая статуя четырехрукого Шивы. На дальнем краю печально хлебали воду коровы, вокруг них висели устрашающие тучи ос, и над всем этим стоячим водоемом поднималась вонь от навоза и газа. Я обошел болото, причем коровы перестали пить и следили за каждым моим шагом, и свернул на длинную извилистую тропу, которая представляла собой две бурые колеи и облезлую ленту желтой травы между ними — как будто взлетная полоса для птиц. Оказалось, тропа огибала деревню; слева тянулись дома с плоскими крышами, справа — обширное кукурузное поле. Поскольку Танбир меня не ждал, я не спешил и даже с удовольствием бродил наугад, поэтому вздрогнул от негодования, когда с ближней крыши донесся окрик:

— Заходи, заходи!

Какой-то знакомый старик, думал я, приближаясь к дому. Место было темное и тесное, вдоль пустого дверного проема шел сухой водосток, и мне пришлось подниматься по лестнице пригнувшись.

— Слыхал, ты в карты играешь.

Теперь я узнал его: это был Лакшман, только по пояс обмотанный простыней в качестве саронга и с голым торсом, ребристым, как аккордеон.

— Шулер твой Принц.

— Ему не дали визу. Придется что-то еще придумывать.

Я посочувствовал ему.

— Сейчас это не так легко.

— Да, для некоторых из нас нелегко.

Пристыженный, я посмотрел на кукурузное поле и спросил, не его ли это владения. Лакшман расхохотался от одной мысли об этом. Нет, поле не его, а вот попугаичья ферма принадлежала одной семье, которая давно эмигрировала в Канаду, в Суррей.

— А там есть попугаи? — спросил я, глядя в небо, как будто они могли появиться там как по волшебству.

— Чушь. У старого хрыча, который купил эту ферму, был огромный нос, вот и все.

Лакшман пожал плечами, как бы удивляясь глупости этого человека.

— Уже давно как помер, а название прилипло. Видишь, там хижина? Я вообще-то думал, ты туда идешь. Хижина Любовников.

Он протянул руку через мое плечо. Я увидел вдалеке лачугу из желтых кирпичей.

— Почему ее так называют?

Он помолчал.

— Не хотелось бы трепать имя твоих предков.

— Вы про Мехар Каур? Можете рассказать о ней что-нибудь? Мне интересно.

— Да это просто старая сплетня, — сказал он. — Она гуляла с братом мужа. Потом он ушел, а она осталась.

Лакшман аккуратно снял полотенце, сушившееся на стене, и сложил его.

— Хотя кто его знает.

— Он ее бросил?

— Так говорят. Пустился в путь и не вернулся. Хотя я слышал и другое, что он умер и мать похоронила его пепел под деревом бодхи.

Лакшман беззубо улыбнулся.

— Чего только не наплетут!

— И ее заперли в той комнатке?

— Да кто его знает, — снова сказал он. — Теперь уже некому рассказать, как все было.

Я молча кивнул, гадая, что из услышанного правда и можно ли вообще так рассуждать, и все равно чувствуя боль за ту женщину, свою прабабку, которую даже не знал.

— А все-таки, что тебя привело в нашу деревню? Маловата и скучновата для тебя, нет?

Я посмотрел на него.

— Где живет учитель? Танбир-джи?

Лакшман подвел меня к противоположному краю крыши и описал широкую дугу над домами, остановившись на большой черной спутниковой тарелке «Эйртел».

— Видишь красное здание рядом? Это родной дом твоей тети. За ним улочка, и там живет учитель.

Он сказал, что туда легче всего добраться, перепрыгивая с крыши на крышу и не выпуская из виду тарелку. Так я и сделал — проложил себе путь над крышами: прыгал, перелезал, подныривал под веревки с бельем, осторожно ступал на старые мостики, изогнувшиеся над мощеными улочками. По дороге несколько раз мне встретились хозяева, и я просил разрешения пройти, но, казалось, никому нет до меня дела. Тарелка, когда я до нее добрался, смотрелась так, будто была из другого мира, и я представил себе, что ее запрокинутое лицо ждет