Вскоре из логова выполз еще один волчонок, такой маленький и слабый, что охотники его не заметили. Его полуоткрытые глаза были серебристо-серого цвета, как у самой Фэйт, а шкура совершенно черная, что помогло ему незамеченным проскользнуть под покровом ночи. Он подошел к девочке, словно решив, что она его ждет, и зная, что ей можно доверять, как будто они принадлежали друг другу. Фэйт побежала домой с этим крошечным, чудом выжившим волчонком в руках. Мария налила в кожаную перчатку козьего молока, которое он сосал через дырочку на кончике пальца. В ту ночь она взяла волчонка к себе в постель, чтобы он не замерз. Девочка назвала его Кипером и не собиралась отпускать обратно в лес. После полуночи волчонок перестал скулить, и вскоре девочка и звереныш видели один и тот же сон: кровь на снегу, теплое молоко и постель, в которой можно спать без страха и тревоги.

Ранним утром, еще до рассвета, Фэйт отнесла Кипера в маленький сарай, где они с матерью держали коз, и наполнила перчатку молоком. Там с восходом солнца ее и обнаружила Мария. Девочка спала на соломе, бок о бок с волчонком. Она с первого взгляда распознала своего фамилиара. Такое существо всегда должно само подойти к тебе. Ты не можешь его назначить – оно тебя выбирает. Но если это случится, фамилиар будет верен тебе до конца жизни.

– Здесь убивают волков, – сказала Мария дочери в тот день. – Но, если ты будешь называть это существо собакой, оно ею и станет.

Фэйт торжественно кивнула. Она знала, что городские обыватели пялятся на ее рыжие волосы, а некоторые даже считают их знаком принадлежности к дьяволу, глазеют на материнские красные башмаки. Все в этом краю необходимо держать в тайне, а волка в особенности. С самого первого дня, еще крошечным полуслепым щенком, Кипер старался следовать за Фэйт, куда бы она ни шла, отказывался разлучаться с ней, проявляя свирепую верность. Девочка, смеясь, называла его своим верным козленком, потому что он то и дело убегал в сарай к козам, когда хотел есть или поиграть с этими невинными созданиями, кусая их за копыта, пока не надоедал настолько, что они начинали его бодать, отгоняя от сарая.

Мария спрашивала себя, помнит ли ее дочь человека, которого они называли Козликом. Фэйт по-прежнему брала на ночь в постель подаренную им куклу. Мария никому не сказала, насколько близко, на волосок от смерти был Самуэль Диас. И даже тогда он без умолку говорил, словно чувствовал, что ему никогда не хватит времени высказать все, что накопилось. Рассказы Самуэля нередко казались ей выдуманными историями о штормах и морских чудищах, но советы оказались весьма полезны. Диас предупреждал, что ей необходимо быть очень осторожной в Массачусетсе, поскольку мужчины остаются мужчинами даже в городке с такими ханжескими нравами, как Салем, а судьи продолжают выносить приговоры тем, кто предстал перед ними.

* * *

Когда Фэйт научилась читать и писать, Мария извлекла на свет Божий гримуар – их величайший секрет, хранимый в кухонном столе под замком, в ящике с фальшивым дном. Если бы даже кто-нибудь взломал его, он не обнаружил бы там ничего, кроме двух больших деревянных ложек.

– Однажды он будет принадлежать тебе, – сообщила Мария дочери.

– Когда это случится? – поинтересовалась девочка, явно обрадованная новостью.

– В тот день, когда ты станешь совсем взрослой, а я превращусь в дряхлую старуху.

Мария наняла бродячего плотника, ходившего из города в город, и тот заделал щели в хижине, перестроил сарай для коз, чтобы не продувал ветер. Он помог Марии выложить дорожку из синих камней, которая напоминала ей о доме Ханны. Когда же Мария объявила, что поблизости бьет подземный родник, плотник, хоть и с явной неохотой, но все-таки вырыл колодец и очень удивился, когда тот заполнился чистой, свежей водой.

– Находить воду – особый талант, – сказал он Марии.

Существовало поверье, что на это способны только ведьмы: они не могут утонуть, имея сродство с водой, которую люди против них используют. Ведьмы якобы чувствуют запах воды, напоминающий аромат ириса. Мария хотела было расплатиться с плотником своей последней серебряной монетой, но вместо этого он попросил ее о помощи. Мужчина пожаловался на продолжительную головную боль и дрожь в руках. Если так пойдет дальше, он не сможет зарабатывать себе на жизнь. Плотник догадался, что Мария практикует Непостижимое искусство, и попросил его вылечить. Если Мария добьется успеха, долг будет погашен. Она собрала в огороде ячмень и вербену аптечную, сварила их и, смочив в этой смеси кусок белой ткани, обернула лоб мужчины. Потом она произнесла на незнакомом языке несколько слов, сказав их потом, как ему показалось, задом наперед. Глаза плотника закрылись, и он проспал всю ночь вместе с козами без снов и кошмаров. Наутро проснулся с ясной головой и поблагодарил Марию.

– У вас редкий талант, – торжественно объявил он.

И тогда Мария поняла, какое ее ждет будущее. Она раз и навсегда откажется от любви и обратит все свои таланты на искусство исцеления. Мария зажгла на крыльце фонарь и стала ждать. Хоть она и жила далеко от города, но если кто-то решится выбраться в такую глушь, он заметит желтый свет фонаря, а потом изгородь и ухоженный огород – и поймет, что здесь его поджидают.

Первой пришла жена лавочника Энн Хэтч, которая всегда была добра к Марии. Энн еще не исполнилось и двадцати, а ее мужу Натаниэлю было около пятидесяти. Такая разница в возрасте была обычна для этой колонии: мужчины женились три, а то и четыре раза, потому что женщины нередко погибали при родах. Брак Энн не стал удачным: муж к ней плохо относился, она его боялась. Проснувшись поутру, Энн долго шла полями, а потом через темный лес, пока не добрела до хижины, которую многие считали заколдованной. В городе не забыли Марию Оуэнс. Люди видели ее раз в месяц, когда она делала покупки. С ней приходила маленькая девочка в сопровождении черной собаки. Мария всегда надевала синее платье, на ногах у нее были красные башмаки цвета крови, как считали некоторые, или цвета роз, как говорили другие.

– Задерживайте дыхание, когда она проходит мимо, – учили матери детей.

Когда Мария появлялась в городе, Руфь Гарднер Хаторн всегда подходила к калитке и наблюдала за ней, как и большинство женщин с Вашингтон-стрит. Они никогда не здоровались и ни слова ей не говорили, но их тянуло к незнакомке. Могла ли она что-то для них сделать, если бы ее попросили? Что вообще происходило за пределами их участков? Городские власти разрешили Марии владеть землей в округе Эссекс, но людям не рекомендовали вступать с ней в разговоры. Найдись смельчак, подружившийся с Марией, он неизбежно оказался бы под подозрением и, возможно, даже был бы подвергнут допросу. Говорили, что однажды наберется достаточно улик, чтобы привлечь ее к суду за колдовство. Женщины перешептывались, что Марии, как и никому другому, не позволено нарушать законы и правила поведения.