У Юстаса совершенно не было времени на такую ерунду. Если и был хоть один человек на этой планете, который знал, что индейцы Северной Каролины не жили в вигвамах, то это был Юстас Конвей. В конце концов, он изучил языки большинства северокаролинских индейских племен, умел танцевать все их танцы, даже малоизвестные, регулярно добывал себе пищу при помощи охотничьих приемов индейских племен Северной Каролины и всегда четко объяснял своим слушателям, что сам является порождением современной белой американской культуры (чтобы доказать, что каждый может вести такой же образ жизни, какой ведет он сам). Также он объяснял, что в вигвамах жили индейцы с Великих равнин. Кроме того, как он сказал в ответе на письмо, «я не просто белый, который копирует индейские приемчики. Это не просто мое хобби. Я обладаю глубоким пониманием индейских обычаев и испытываю к ним уважение… Думаю, мои чувства не передать на письме… но, обживая матушку-землю, слушая крылатых тварей в воздухе и четвероногих на земле, я отдаю дань уважения всем силам Вселенной».

А ведь были еще и санинспекторы.

«В один из первых дней работы лагеря, – писал Юстас в дневнике в июле 1992 года, – за мной прибежал Джадсон. Я уж подумал, что кто-то ушибся. Но оказалось, люди в костюмах из санитарной инспекции пришли осмотреть лагерь. Я надел белую рубашку и отправился навстречу демонам. Разговаривал я с ними вежливо, объяснил, почему этот лагерь уникален. Провел обзорную экскурсию: показал наши достопримечательности, туалет, кухню (там было очень чисто) – в общем, очаровывал их, насколько возможно. Они восхитились тем, что мы делаем. Дэвид Шелли, один из наших ребят, устроил демонстрацию заточки ножей – это было впечатляюще. Инспекторы заявили, что „подумают“, смогут ли найти способ принять нашу нестандартную ситуацию».

Он работал не покладая рук. При всей любви к крылатым тварям в воздухе и четвероногим на земле, время записывать свои наблюдения за природой в дневнике он находил редко.

«С каким удовольствием я смотрю на хохлатого дятла, ныряющего с высоты, – наконец написал он в четыре часа утра, по окончании рабочего дня. – Мне кажется, я слышу его пение весь день. Приятно иметь такой фон – пение редкой птицы. Еще тут много ворон, и иногда пролетает ястреб. Рубиноголовые корольки так и шныряют кругом; один чуть не врезался мне в лицо, когда я поднимался на священное место над будущим лугом. Повсюду оленьи следы, но индюшек в этом году не видел. Мне нравится смена времен года. С нетерпением жду того дня (и постоянно думаю и говорю об этом), когда у меня будет достаточно свободного времени, чтобы рассмотреть все многочисленные тонкие изменения климата и жизни аппалачской долины в течение дня. В этой долине мое сердце, здесь я пускаю корни, здесь я борюсь за жизнь и здесь надеюсь умереть».

Но пока все это оставалось далекой мечтой. А типичная запись в дневнике выглядела так: «Вчера вечером обзвонил школы и подтвердил несколько лекций. Постоянно занимаюсь какими-то документами. Могу заниматься ими по три часа и не сдвинуться с места. Вчера пришлось сказать одной директрисе, что не смогу этой весной вести программу в ее школе. При этом меня охватило странное чувство гордости от сознания того, что я пользуюсь таким большим спросом, что приходится даже отказываться от работы. Но, боюсь, я так и не смог полностью осознать, каково ей в этой ситуации. Надо бы представить себя на ее месте».

Выступлений стало так много, что он вложил деньги в производство сорокапятиминутного фильма «Все мои братья: круг жизни» и в письме директорам школ по всему Югу описывал этот фильм как «пособие для классных занятий, которое можно использовать в любое время». Теперь Юстас мог вещать для зрителей и опосредованно. «Фильм подходит не только для уроков истории, но и для естественно-научных предметов, таких как экология, биология и антропология, – писал Юстас в сопроводительном письме. – В приложенном буклете содержится более подробная информация, однако недостаточно прочесть об этом фильме – его нужно увидеть. Я очень доволен этой лентой и рад, что имею возможность предложить ее вашей школе по доступной цене».

Но главная проблема была в том, что Юстас всё больше и больше сомневался, что его лекции вообще приносят какую-то пользу. Человека, который искренне верил, что может изменить мир, если только определенное количество людей согласны будут выслушать его в течение определенного времени, больше не удовлетворяла монотонная рутина коротких школьных лекций.

«Сегодня встречался с шестиклассниками, – писал он после одного особенно неприятного случая. – Просто невероятно, насколько невежественны и равнодушны эти дети. Мне их было просто жалко… Мотивация отсутствует напрочь. Как и понимание происходящего вокруг. Это просто роботы, которые живут по установленной программе. Вот действительно люди, неспособные выжить – в них нет ни творческой жилки, ни таланта, ни огонька. Они ведут заторможенное монотонное существование, завязнув в своем невежестве. Я спросил, известно ли им значение слова „священный“. Они не знали, что это значит. Когда я попросил их составить список самого ценного, что есть в мире, – они написали: „деньги“, „новые машины“, „сотовые телефоны“. Один мальчик написал „жизнь“. Слава богу, что хоть одна-единственная душа в этом классе сошла с протоптанной дорожки, где главной мотивацией является жажда обогащения… Эта ситуация была для меня откровенным вызовом, и я старался изо всех сил, пытался разбудить этих детей, заставить их задуматься, но не думаю, что далеко продвинулся в этом деле. Вот что значит жить в 1990-х – даже дети не похожи на людей».

После основания Черепашьего острова прошло всего два года, а Юстас уже начал «перегорать». В июле 1991-го он написал в дневнике: «Я понял, что мне действительно не хватает времени, проведенного наедине с собой. Я больше не хочу быть среди людей. Общение с сотрудниками Черепашьего острова на меня давит. Отнимает всё мое время и съедает мою жизнь… В офисе все тянут резину, дела не делаются. Вчера, когда я пытался заниматься документами, Валери, Айял и Дженни зашли в кабинет и стали что-то обсуждать. Как они смеют вторгаться в мое личное пространство? Вчера вечером кто-то выключил автоответчик – и это после того, как я двести часов просидел на телефоне. Сегодня утром я решил искупаться в ледяном ручье, чтобы немного охладиться, но кто-то унес мое ведро, которое всегда стояло на берегу. Потом я нашел во дворе гниющий носок… Ягнят сегодня не выпустили из загона (я этим не занимаюсь). Тогда я выпустил их сам и вспомнил тот день, когда строил загон, – а теперь никто не хочет заниматься этими животными.

Что мне делать? Мне надо решить, как управлять своей жизнью и лагерем и не чувствовать постоянного эмоционального опустошения. Конечно, мне хочется бросить всё, чем мы тут занимаемся. Это решило бы проблему, но погубило бы Черепаший остров и цель нашего центра… Что важнее? На карту поставлено мое личное пространство. Должен ли я стараться угодить себе или другим? Я работал не покладая рук, чтобы сделать Черепаший остров таким, каким он является сегодня. А что сделали другие? Какое участие они принимали в этой тяжелейшей работе? И как мне с ними жить после этого? И должен ли я вообще с ними считаться? Помогли бы уж лучше денежными переводами – это была бы реальная помощь… Я потрясен тем, как всё это на меня влияет. Только что проспал шесть часов неспокойным сном посреди дня… Что мне делать? Какие идеи? Передать власть кому-нибудь другому и сообщить всем о своих эмоциональных потребностях – пусть знают, что от меня лучше держаться подальше? А ведь мне даже необязательно здесь находиться. Вот это хорошая идея. Представьте, каково бы это было. Но мне нужно общаться с такой огромной толпой людей… Что ж, удачи тебе, Юстас».