Женщина выпрямилась, взяла таз, кувшин, и вышла из комнаты. Ахмед снова вставил в рот мундштук от кальяна, сел в своё кресло. Через пару минут в комнате появилась маленькая девочка. На вид ей было лет двенадцать. Может больше. А может, и меньше. По афганским женщинам невозможно определить возраст. Как ни странно, она была вообще голая. Женька удивлённо посмотрел на Казаха.

— Чего это она? — тихо спросил он.

Петька пожал плечами. Он и сам был удивлён. Не трахать же, в конце концов, эту девочку собрался Ахмед. Мусульмане очень строго относятся к супружеским обязанностям. И групповуху не приемлют, это точно. Но оказалось, что у старика и в мыслях не было предлагать свою младшую жену солдатам. Нет, он хотел похвастаться своей мужской силой перед этими русскими.

Девочка опустилась перед ним на колени, как до этого делала старшая жена, и, наклонив голову, обрамлённую длинными чёрными волосами, осторожно взяла его член в рот. Черныху со своего места было очень хорошо видно, как маленький, коричневый, абсолютно безжизненный отросток скрылся у девочки во рту. Кара, а это, по-видимому, была именно она, заученными движениями поднимала и опускала голову, причмокивала, облизывала языком… Ахмед откинулся на спинку кресла, закрыл глаза.

— Щас кончит, — прошептал Петька, глядящий во все глаза на происходящее.

Женька почувствовал, что он сейчас тоже кончит. Все-таки уже целый год без баб. Наконец девочка оторвалась от Ахмеда, встала с колен, облизала губы и поклонилась старику. Тот отослал её взмахом руки, победно взглянул на солдат.

— Ну, Ахмед, ты даёшь! — восхищённо сказал Казах.

То-то, — старик выпил стакан кишмишовки, затянулся сигаретой, — Махмуд приедет, девочка будет, жена… — глаза у него начали закрываться, все-таки, старый уже, силы не те…

— Ахмед, у меня день рождения сегодня. Слышь, Ахмед?

Старик открыл глаза, глянул бессмысленно на Петьку, почмокал губами.

— Бакшиш хочешь?

— Хочу, — нагло сказал Петька. — Немного.

— Ладно. Дам. А то ведь сам возьмёшь. У тебя автомат, — абсолютно трезво сказал Ахмед. — А хочешь, продай автомат. Много «чарса» дам. Кишмишовка дам. Продай.

— Да ты что, Ахмед! Меня ж повесят! Скажи ещё, что ты БТР хочешь…

— Давай БТР. Давай.

— Совсем головой поехал. Короче, гони бакшиш, и мы пошли. Да, ещё мясо. Есть у тебя? Свининка или барашек? Есть?

— Есть, — кивнул Ахмед и снова закрыл глаза. — Возьми там, во дворе.

Во дворе была вырыта огромная яма, выложенная изнутри глиной. В ней сохранялся постоянный холод, как в холодильнике, там были свалены туши овец, баранов, свиней, бочки с вином… Петька встал, покачался на негнущихся ногах, отхлебнул из бутылки, и пошёл к выходу. Чёрный сидел, прислонившись к стене, любуясь цветными видениями, которые проплывали перед глазами. Видения были настолько реальными, что, казалось, протяни руку и они твои. Вот проплыла обнажённая женщина, с торчащими грудками, с вишнёвыми сосками, она изгибалась в танце, показывая все свои интимные места, руки к нему тянула, за шею обнимала… Женьке тоже хотелось её обнять, но руки отяжелели, не поднимались. Только внизу живота приятно разливалось тепло, и члену становилось тесно… Её лицо приблизилось, казалось, он даже запах её ощущает. И лицо какое-то знакомое… И вдруг женщина закричала. Даже не закричала, заорала, завизжала, да так, что уши заложило. Он открыл глаза. Женщина исчезла, но крик не прекратился. И доносился он из женской половины дома. «Петька, скотина!», — понял Чёрных. Вскочил, бросился к выходу. Он не знал, где находятся женские комнаты, заметался… Ахмед тоже вскочил, но побежал в противоположную сторону. В три прыжка Женька догнал его, толкнул, старик врезался головой в стену, потом бросился к двери… Чёрных за ним. Дверной проем был узкий, а Ахмед толстый, они и застряли. Но вид, который открылся женькиным глазам, был достоин комедий Гайдая. В небольшой комнате находились все жены Ахмеда, и все визжали, как поросята, которых режут, закрывали лица подолами чёрных платьев. Только одна не орала, та самая, которою Петька зажал в углу и впился в её губы поцелуем. Не похоже, чтобы она вырывалась. Возможно, ей даже нравилось это, потому и не орала, как остальные. Хотя остальные может потому и орали, что это не их целовали. Казах лапал женщину без всякого стеснения во всех доступных местах. Задрал ей юбку на голову и шуровал руками где-то между ног. Ширинка у него была расстёгнута, и оттуда торчал набухший член с красно-синей головкой, похожий на шариковую ручку с набалдашником. Женька даже удивился, что у его друга такой тонкий член.

Ахмед что-то страшно закричал, рванулся вперёд, но Женька успел подставить ему подножку. Старик со всего маху грохнулся на пол и, кажется, отрубился. Даже бабы орать перестали, глядя на распростёртого мужа.

— Бежим! — закричал Чёрных. — Бежим! Он убьёт тебя!

Петька оглянулся, стеклянными глазами посмотрел на Черныха. Казалось, что он вообще ничего не слышал. И вдруг Казах изогнулся весь, зарычал по-звериному, и белая струя брызнула на обнажённое бедро женщины. Ахмед начал подниматься.

Женька кинулся к открытому окну, нырнул в него «ласточкой». Петька, недолго думая, не успев застегнуть ширинку, прыгнул за ним. Оказавшись за пределами дома, они, что есть силы, припустили к виноградникам. Остановились только тогда, когда на горизонте замаячила «точка». Посмотрели друг на друга и громко захохотали.

— Ты… ты зачем на бабу полез? — вытирая слезы, спросил Чёрных.

— Он сам виноват, — еле успокаиваясь, сказал Казах, — зачем нас провоцировал?

— Во, блин, какие слова знаешь! А если Ахмед пожалуется?

— Не, не пожалуется. Я ж её не трахнул. Не успел.

А ночью на «точку» обрушился шквальный огонь. Утром обнаружили троих убитых и четверых раненых… И полностью опустевший кишлак Ахмеда. Никого. Ни старика, ни его жён, ни стада овец, ни верблюдов, ни ослов…

Через месяц Женьку Черныха и Петьку-Казаха Леонова перебросили на другую «точку», ближе к Баграму. Здесь жизнь была повеселее. Рядом находился военный аэродром, столовая с симпатичными поварихами и официантками, медсанбат с врачихами и медсёстрами, уютные квартирки, где обретались жены офицеров-лётчиков, посходившие с ума от безделья, в отличие от своих мужей, которые каждый день летали на бомбёжку, разведку и «зачистку»… Короче, здесь была полная лафа. Правда, и возможность пойти на операцию, в рейд, значительно увеличивалась. Чёрных служил радистом-авианаводчиком. Это, как говорили знающие люди, «прямая дорога на тот свет». Женька, правда, не сильно в это верил, до сих пор все как-то нормально было, миновала его смерть косорукая… Во всяких передрягах бывал, через многое прошёл, но ангелы все ещё как будто хранили его. Даже к наркотикам не пристрастился. Один раз как-то попробовал любопытства ради уколоться, температура поднялась, плохо стало, рвало… Нет, героин, гашиш, ханка, — это не для него. Травка — ещё куда ни шло. Но уж лучше водочку, если на то пошло, нашу, родную, российскую… Когда в госпитале после первого ранения лежал, насмотрелся на наркоманов. Как головой в стену бились, как ногтями себе кожу разрывали, как выли, словно звери лесные, как умирали, скорчившись, подтянув колени к подбородку… Возненавидел он тогда всю эту жизнь неприкаянную, отцов-командиров, на эту войну их пославших, жиреющих за счёт солдатни, жён их возненавидел, продающихся за сто афгани любому встречному-поперечному… Возненавидел, но не озлобился.