Дверь небольшого, но стильного дома Игнасио была выкрашена в ярко-зеленый цвет, с медным молоточком посредине, выкопанным в Пимлико и так искусно подогнанным, что медный затылок герцога Веллингтона ударял по медному носу Бони. Однако вещица была слишком ценной, чтобы широко ею пользоваться, а потому головы были по-братски соединены с помощью медной проволоки. Реальным же средством оповещения хозяина о приходе был прозаичный электрический звонок, как это и обнаружил мистер Ривз после неоднократных, но тщетных попыток стукнуть друг о друга головы генералов. Над звонком было заботливо прикреплено маленькое украшение в виде зеркальца, перед которым посетитель мог поправить галстук или попудрить нос.

Элегантный дагов белой куртке открыл дверь и одарил сверкающей улыбкой мистера Ривза, не обратив ни малейшего внимания на миссис Ривз. Холл, выдержанный в холодных серо-голубых тонах, с нишей, в которой стояла мадонна в стиле барокко, пронзенная семью шпагами, был слабо и таинственно освещен скрытыми источниками света. Мистер Ривз огляделся, ища, куда бы повесить шляпу и пальто, но не обнаружил ничего, кроме флорентийского комода, увенчанного статуей всадника из английского фарфора неопределенной эпохи. Элегантный лакей по долгу службы вывел мистера Ривза из затруднения, взяв у него пальто и шляпу и аккуратно положив их на пол. Затем он повел гостей вверх по лестнице, на которой лежал толстый серый ковер, казалось, кишевший большими малиновыми червями; освещалась она, к удивлению мистера Ривза, с помощью пластин из толстого ребристого стекла, вделанных сбоку на каждой ступеньке, — поистине гениальное изобретение, ослеплявшее восходителя, но никак не освещавшее ему путь.

Наверху, на площадке, висел тоже ярко освещенный, стеклянный ящик с диковинной длинношеей лошадью — жирафой, сделанной из твердого, как камень, сухого сыра, — чудо это можно купить на ярмарке где-нибудь в глухом уголке Калабрии. Мистер Ривз, само собой разумеется, понятия об этом не имел и лишь подивился, зачем понадобилось одного из обитателей Ноева ковчега помещать в стеклянный ящик.

Оранжевая дверь, явно от руки раскрашенная пышными белыми пионами, вела в большую комнату, где Энси и мистер Самсон сидели, развалясь, возле блестящего электрического обогревателя из хрома и меди. После радушных приветствий со стороны Энси и знакомства с хозяином дома миссис Ривз усадили в глубокое викторианское кресло — из тех, у которых спинка намного выше головы сидящего, что было, очевидно, задумано в целях предохранения лысой макушки дедушки от сквозняков, гулявших в Викторианскую эпоху. Мистеру Ривзу оставалось сделать выбор между фантастически изогнутым венецианским креслом с цветастой обивкой и уныло облезшей позолотой и скамеечкой для дойки коров на трех ножках. Ввиду своего веса мистер Ривз избрал менее хлипкую скамеечку, хоть она и не очень ласково отнеслась к его брюкам, и принялся рассматривать хозяина.

В эту минуту мистер Самсон разливал из графина времен королевы Анны вишневку, купленную у бакалейщика, в четыре крошечные рюмочки, — сосуды эти, напоминавшие голландские тюльпаны на чрезмерно длинной ножке, стояли на пестром португальском деревянном подносе. Одет был мистер Самсон с нарочитой изысканностью, свойственной латинянам и неизменно рассматриваемой англичанами с высоты своей высокородной близорукости как признак дурного вкуса. Это был мрачный на вид субъект, унаследовавший всю печаль бывшего беспризорника. Его длинный испанский нос нависал над большим некрасивым ртом, отделяя друг от друга два огромных черных глаза, не представлявших особого интереса. Большие торчащие уши, низкий лоб и черные волосы дополняли картину. Он и в самом деле похож был на картину, ибо сходство его с некоторыми изображениями молодых людей на египетских гробницах эллинистического периода было поистине удивительным. Правда, мистеру Ривзу это сходство не бросилось в глаза. Несмотря на неоднократно представлявшиеся ему возможности посетить Национальную галерею, взору его ни разу не дано было насладиться созерцанием изображений на египетских гробницах эллинистического периода. А потому он подумал, что мистер Самсон выглядит чертовски подозрительным субъектом.

— Как это ужасно мило, что вы соизволили навестить меня, — сказал мистер Самсон, забавно обрубая слова, на почти правильном английском разговорном языке прошлой эпохи. — У меня много друзей в Англии, и все они так ужасно добры ко мне.

— Неужели вам никогда не хочется поехать в Испанию, Игги? — покровительственным тоном спросил Энси: в конце-то концов он ведь не какой-нибудь даго, в конце-то концов. — Я, например, очень часто тоскую по блеску и великолепию юга, а с вами этого не бывает, дорогая?

— М-м, — нерешительно сказала миссис Ривз, ибо она никогда над этим не задумывалась.

— Нет, обратно в Барселону я ехать не хочу, — сказал, слегка весь передернувшись, мистер Самсон. — Люди там очень грубые, некультурные, без конца ссорятся на улицах.

— Предпочитаете, значит, добрую старую Англию? — добродушно спросил мистер Ривз.

— Я очень влюблен в Англию, — заявил мистер Самсон с таким похоронным видом, как если бы врач только что объявил ему, что он проживет не более полугода. — Я люблю эти красивые зеленые лужайки, и туманы, и полисменов, и этих красивых солдатиков, и у меня здесь много, много добрых друзей. О, очень много.

Он протянул всем по очереди поднос с вишневкой. Мистер Ривз отхлебнул из рюмки, и перед ним тотчас возникла поистине страшная проблема: что делать с остальным вином. Он понимал, что если он осушит рюмку, потом весь вечер будет мучиться от изжоги. Но тут тягостным его раздумьям был положен конец.

— А теперь, дорогая, — не в силах дольше сдерживаться, безоговорочным тоном заявил Энси, обращаясь к миссис Ривз, — раз уж вы здесь, вы должны осмотреть этот прелестный дом, в котором живет Игги. Вы знаете, он ведь все здесь сам сделал. Разве эта комната не прелестна? Верно, мистер Ривз?

Мистер Ривз только сейчас огляделся по сторонам. Паркет этой странной комнаты был на целый дюйм покрыт воском и декорирован двумя большими коврами с абстрактным рисунком, отдаленно напоминавшим рисунки мосье Фернана Леже. Были тут три ярко освещенные горки, забитые неописуемыми безделушками, добытыми в задних комнатах торговцев антиквариатом, — разные разности, начиная от мадонн из слоновой кости времен Каролингов, которые откроешь — и под юбкой увидишь Тайную вечерю, и кончая хрустальными шарами, которые тряхнешь — и на крошечный ландшафт посыплются хлопья снега. Была тут кушетка во вкусе мадам Рекамье. Был большой стол в стиле Ренессанса, а также маленький круглый столик, покоящийся на большой рыбе из красной бронзы. По ярко-оранжевым стенам, вокруг всей комнаты, на расстоянии двух футов от белого лепного потолка шла узкая черная полоса. А ниже висели две картинки, вышитые маленькими девочками в 1850-х годах, и большое полотно с изображением страстей св. Себастьяна, выполненное на редкость неумелым подражателем мастеров итальянского Cinquecento. Над дверью, в стеклянном ящике, висел плащ тореадора.

Словом, комната производила именно то впечатление, какое и должна была производить: вместилища случайных вещей, собранных субъектом, который, если следовать Фрейду, пытался компенсировать какую-то свою неполноценность и успокоить неудовлетворенные инстинкты, окружив себя псевдоисторическим барахлом. Этого мистер Ривз, конечно, не понял — его образование по части психологии оставляло желать лучшего, — но он понял, что от этой комнаты у него начнется белая горячка.