— Собственно говоря, я не понимаю, что произошло? — пытался выяснить подполковник ближайшего отделения милиции. — В чем криминал?

Его подняли с постели, когда дежурный наряд не смог разобраться в нестандартной ситуации, возникшей в яслях № 32. Сержант Табаков что-то мямлил о незаконном вскармливании грудью, о младенце и порочной воспитательнице!.. Пришлось выезжать на место самому, руководствуясь принципом: дети — наше все!

— Так в чем криминал? — не понимал подполковник Ухов, сам отец четверых детей, которые, впрочем, почти совсем выросли.

— Как это вы не понимаете! — возмущалась Будёна Матвеевна. — Она — воспитательница! Она — не мать!

— Ну, покормила ребенка, — пожимал плечами Ухов. — Спасибо ей за это… Сиротка ведь…

— У нее нет молока! — вскочила со стула Чигирь и нависла над милиционером, пугая того мужицкими усами. — Это — чудовищно!!!

— Нет молока?.. А-а-а!..

— Теперь уразумели?!!

Подполковник тяжело вздохнул. Похоже, не уразумел.

— Вы член партии?

— С сорок третьего, — глаза в глаза сообщил Ухов.

— С таким стажем, блюститель закона, а никак не дойдет!.. Ну, нет, надо обращаться в горком!

— Да я все понял. — Ухов ощутил животом какое-то мерзкое влияние на его психику. Живот под пупком, а психика в голове. Совсем странно…

— Маленький мальчик!.. Чужая женская грудь!.. Младенца заставляют сосать!..

— Что я должен делать?

— Задержать!

— Ребенка?

— Да! — по инерции выпалила Будёна. — Тьфу на вас! Какого ребенка! Ласкину задержите!

— Это, которая кормила? — уточнил подполковник.

— Да не кормила она! Неужто непонятно?!! Развратные действия налицо!

— Я понял!..

Он не понял только, на чье лицо.

Забытый всеми Леонид лежал на подоконнике в пеленальной комнате и глядел, как уводят из яслей Вальку. Она шагала по небу, с опущенной головой, с развивающимися по вольному ветру волосам… Вдруг обернулась и посмотрела на окна второго этажа.

Он увидел ее глаза, засветился своими навстречу. Валька, повинуясь инстинкту, рванулась было обратно, но ее удержали за руки, почти грубо…

И тогда Леонид заплакал.

Его отнесли в палату, где уложили засыпать…

Прождав время, послушав пространство, в котором все успокоилось, он слез с кровати и пополз…

Ступенька за ступенькой преодолел лестницу, долго, уперевшись башкой, толкал дверь…

Он полз по небу, ориентируясь только на запах бензина, оставленный милицейской машиной. Чуть было не захлебнулся в огромной луже, ставшей для него первым морем. Глотнул досыта грязи, но выплыл.

Его нос, словно щенячий, чувствовал в огромной толще мирового воздуха еле уловимый запах Вальки. Он медленно, но верно двигался по этой ниточке аромата и к концу своего путешествия был не отличим от маленькой грязной собачонки.

Его обнаружили возле двери отделения милиции, которое находилось ровно напротив яслей для сирот. Приблизительно в ста пятидесяти метрах. Сначала действительно приняли за шавку, обозвали даже Каштанкой, покликали Му-Му, а потом признали за ребенка.

Подполковник Ухов мучался в размышлениях о странном ночном происшествии, когда к нему в кабинет внесли грязнущего ребенка, которому возрасту от силы было месяцев восемь, но который глядел на него взором полководца, прошедшего три войны. Офицер вдруг встал из-за стола и бухнул по нему кулаком мощно.

— Да пошло все на х…! — вскричал он. — Да пусть она хоть самого Буденного дочь!..

Мальчишке кое-как утерли носовым платком лицо и отнесли в камеру, где содержалась Валентина Ласкина.

— Твой? — поинтересовались.

— Мой, — тотчас зарыдала женщина.

Прижала найденыша к груди, здесь и ребеночек подвывать стал.

Милицейские мужики, хоть и правленные преступным миром, сердца сохранили себе нежными, а потому некоторые прослезились умиленно, а другие удержались, пролившись слезами вовнутрь.

Так в отдельно взятом отделении московской милиции на некоторое время воцарилась идиллия.

В этом добром околотке Леонид последний раз, в исступлении, сосал Валькину грудь. Как будто предчувствовал, что последний раз…

Ее определили в больницу имени Кащенко, подполковника Ухова наградили выговором, а мальчишку назначили в специальное детское учреждение.

Уложенный в кровать между дауном и олигофреном, вдыхая запах застоявшихся испражнений, Леонид заплакал вновь.

Леонид Павлович Северцев потерял свою вторую женщину. А для его возраста это было чересчур.

На третий день могучего плача ему сделали укол, отчего зрение возвратилось к нормальному состоянию. Небо было опять высоко, а земная твердь рядом.

Он продолжал плакать, и продолжался его плач шесть лет и три месяца…

В ожидании Утякина Ангелина аж извелась вся. Хотела ему позвонить, да батарея на мобильном села, а зарядку забыла. Поискала телефон-автомат, но таковых в клинике не имелось.

И так и сяк пыталась развлекать себя, но телевизионные каналы были общедоступными и показывали одинаковую дрянь.

В отделении — ни души, даже поболтать не с кем. Только медсестра с мужицкой щетиной да ногой баскетболиста приносила ей всякие каши на воде. А ей мяса хотелось или рыбки.

Созрела идея.

— Милая девушка, — ласково пропела старуха, отодвигая от себя тарелку с овсяной кашей. — Ласточка моя!

Медсестра испуганно посмотрела на нее.

— Да ты не бойся! — Лебеда достала из-под матраца пачку долларов и отщипнула из нее одну купюру. — Сбегай, родная, в магазин! Колбаски прикупи, буженинки, хлебца свеженького!.. В общем, выбирай на свое усмотрение все что хочешь!.. Ты что кушать любишь?.. Мы здесь с тобой пир устроим на славу!

Огромную девку от предложения шатнуло к стене.

— А что ты боишься? Разве мне запрещено кушать?

— Запрещено, — ответила медсестра басом, которому бы позавидовал бы сам Шаляпин.

«Не то что-то, — подумала Лебеда. — Басом говорит, Нога баскетболиста, рост, да и щетина…»

— Ты, баба, случаем, не мужик? — в лоб поинтересовалась старуха.

На лице медсестры сквозь крем-пудру проступила краска страха, смешанная со смущением.

Она попятилась мелкими шажочками к двери, бормоча невнятное:

— Я.. Во мне всегда… Я была мужчиной… Но всегда во мне женщина жила…

— Да ты не бойся! — ласково проговорила старуха. В голове Лебеды всплывала какая-то информация, спрятанная за ненадобностью куда-то глубоко в мозг. — Так ты что?.. — Старуха отчаянно напрягалась. — Ты этот, как его… Транссексуал? — вспомнила она, наконец.