Жизнь в консульстве оказалась очень комфортной. К Шину относились с вниманием и старались во всем помогать. Здесь находился еще один перебежчик, с которым Шину было о чем поговорить, впервые в жизни у Шина появилась возможность каждодневно ходить в душ. Ему дали новую одежду. Отдохнувшему, вымытому и наконец-то окончательно почувствовавшему себя в безопасности Шину оставалось дождаться, когда будут готовы нужные бумаги.

От работников консульства он услышал, что у журналиста, который его туда привел (он до сих пор не хочет, чтобы разглашалось его имя и название его агентства), возникли большие неприятности с китайскими властями.

И вот после полугода жизни на территории консульства Шин улетел в Сеул, где им необыкновенно сильно заинтересовались спецслужбы Южной Кореи. Почти две недели Шин рассказывал агентам спецслужб историю своей жизни. Он старался давать на их вопросы только правдивые ответы, но… не сказал им о том, как донес на мать с братом.

Когда с Шином закончили агенты южнокорейских спецслужб, за него взялась военная разведка Армии США. Этот протокол с историей в несколько десятков лет достался в наследство от Корейской войны, и по нему американская разведка получала преимущественное право на получение всего, что перебежчики знают о Севере.

Сержант Мэтью Макмахон, выросший в Вирджинии и владевший корейским языком дебрифер, около полутора часов допрашивал Шина в военном госпитале. Его поразило, насколько хрупким, травмированным с психологической точки зрения и сбитым с толку казался Шин.

«Он изо всех сил старался держать себя в руках, — вспоминал Макмахон. — Он рассказывал историю своей жизни, даже не меняя выражения лица. Мне кажется, он не очень понимал, что с ним происходит и где он находится. Создавалось впечатление, что до этого момента ему никогда еще не доводилось беседовать с человеком европейского типа».

В отличие от других перебежчиков, которых приходилось допрашивать Макмахону, Шин не знал о повседневной жизни в Северной Корее ровным счетом ничего. Он ничего не знал даже о Ким Чен Ире. Вместо этого он рассказал своему американскому собеседнику историю, которая показалась ему совершенно удивительной, но и в то же самое время абсолютно правдоподобной. (Шин умолчал о том, что донес на собственную мать.) Макмахон быстро написал по результатам общения длинный отчет, и он вызвал большой интерес в американском разведывательном сообществе, которое, по словам Макмахона, не проявляло особого внимания к проблеме северокорейских трудовых лагерей.

Когда спецслужбы получили от Шина всю интересующую их информацию, его Отправили в «Ханавон», что по-корейски значит «Дом единства». Так называется расположенный в зеленой холмистой местности в 60 км к югу от Сеула центр для перемещенных лиц — гигантский мегаполис с 20-миллионным населением. Больше всего этот комплекс похож на богато финансируемую психиатрическую клинику с повернутым на вопросах безопасности начальством: кварталы красных кирпичных трехэтажек окружены высоким забором, утыканным видеокамерами и патрулируемым вооруженной охраной.

Ханавон построен в 1999 году Министерством Объединения. В этом «Ведомстве помощи жителям, бежавшим из Северной Кореи» перебежчики получают временный приют и питание, а также проходят курс подготовки к жизни и выживанию в условиях высококонкурентного капиталистического общества Южной Кореи.

В центре собраны врачи, психологи, консультанты по профориентации и преподаватели множества дисциплин — от мировой истории до вождения автомобиля. За три месяца пребывания беженцы узнают о том, какими правами обладают в соответствии с южнокорейским законодательством, а также выезжают на учебные экскурсии в гипермаркеты, банки и станции подземки.

— Проблемы с адаптацией наблюдаются у всех беглецов без исключения, — сказал мне генеральный директор Ханавона Ко Гён Бин.

Поначалу казалось, что процесс адаптации у Шина проходит лучше, чем у большинства остальных перебежчиков.

Его мало что пугало или изумляло во время учебных экскурсий. Он побывал в нескольких крупнейших и богатейших городах Китая, а посему уличные толпы, высотки, шикарные автомобили и электронные гаджеты были для него не в диковину.

В первый же месяц пребывания в Ханавоне он получил удостоверение с фотографией и документы гражданина Южной Кореи, автоматически выдаваемые правительством всем перебежчикам с Севера. Кроме того, он прошел курс обучения, во время которого ему рассказали о пособиях и правительственных программах помощи переселенцам, в частности, праве на бесплатное жилье и ежемесячное пособие в сумме 800 долларов в первые два года, а также вознаграждении в 18 000 долларов тем, кто решит посвятить себя учебе, чтобы повысить уровень общего или профессионального образования.

На уроках истории Шин узнал, что Корейская война началась 25 июня 1950 года с ничем не спровоцированного внезапного вторжения северокорейских войск на Юг. Этот факт до глубины души потрясает большинство северян. Ведь правительственная пропаганда с раннего детства учит их, что войну начала Южная Корея при поддержке США. Многие перебежчики в Ханавоне наотрез отказываются верить в лживость этого фундаментального постулата истории Северной Кореи. Некоторые даже приходят в ярость. Их реакцию можно сравнить с реакцией американца, услышавшего вдруг, что Вторая мировая война в Тихом океане началась после внезапного нападения американцев на Токио.

Для Шина, не получившего в Лагере 14 практически никакого образования, такая радикальная ревизия истории Корейского полуострова не имела никакого значения. Гораздо больше его интересовали занятия в компьютерном классе.

К концу первого месяца, когда Шин только обжился в Ханавоне, его начали беспокоить ночные кошмары. Он снова и снова видел казнь матери и висящее на колючей проволоке тело Пака, представлял, какие пытки после его побега пришлось вынести отцу. Эти видения настолько замучили Шина, что он бросил курсы слесарей-авторемонтников. Ему не удалось сдать экзамены на права. Он перестал есть, не высыпался. Словом, его парализовало чувство вины.

Почти у всех ханавонских перебежчиков наблюдаются симптомы паранойи. Они говорят шепотом и по малейшему поводу ввязываются в драки. Они боятся сообщать свое имя, возраст и место рождения. Жителям Южной Кореи их поведение нередко кажется грубым и оскорбительным. Например, они очень редко говорят «спасибо» или просят извинения.

Во время учебных поездок в южнокорейские банки, куда перебежчиков вывозят, чтобы научить открывать счета, их приводят в ужас стандартные вопросы банковских клерков. Они с подозрением и страхом относятся к любым представителям власти. Они чувствуют себя виноватыми за то, что бросили в Северной Корее родственников и друзей. Их беспокоит, иногда до паники, их образовательная и финансовая неполноценность в сравнении с жителями Юга. Они стесняются своей манеры одеваться, говорить и даже причесываться.

— В Северной Корее паранойя — рациональная реакция на существующие условия и помогает людям выживать, — сказала мне клинический психолог Ким Хи Ген из Ханавона, — но понимать, как устроена жизнь в Южной Корее, она им сильно мешает и является одним из главных препятствий для ассимиляции.