Мы с Дэниэлом сначала целовались на парковке, а затем, как вы уже знаете, занялись сексом на заднем сиденье отделанного деревом джипа его мамочки. Тогда, помнится, я думала, что Дэниэл закрывал глаза, потому что вспоминал Нэйта и переживал, что занимается любовью с бывшей девушкой своего лучшего друга. Сейчас, зная, чем все закончилось, я понимаю, что он в тот момент думал только об Иисусе.

Нэйт узнал о нас с Дэниэлом и в следующем месяце дважды звонил мне с обвинениями, отчего я чувствовала себя счастливой — потому что ему было небезразлично. (Да, в подобном чувстве есть некоторое извращение; но, с другой стороны, это вполне нормально.) Той зимой родители Нэйта переехали из Коннектикута в Колорадо, и он перестал приезжать на каникулы. Больше мы с ним не виделись и не разговаривали.

Расплатившись за бензин, сырные палочки для Евы (она просто «тащится» от них) и массажный коврик для своей спины, я вернулась в машину и еще раз перечитала приложение к письму Колина. Видимо, Нэйта арестовали во время одной из акций по защите окружающей среды, вместе с другими демонстрантами. Изучая его досье, я обратила внимание на два адреса. Один в Теллуриде, а другой, как ни странно, на Франклин-стрит, на Манхэттене. Мне казалось, я знала бы, если бы он переехал на Восточное побережье, особенно в Нью-Йорк, впрочем, может, и нет — я не слишком активно общаюсь с одноклассниками. Расстроенная тем, как все закончилось с Абогадо, в отчаянии, я набрала единственный указанный телефонный номер — тот, что в Колорадо. Разумеется, сработал автоответчик. Я решила оставить сообщение.

— Привет, Нэйт, — осторожно начала я. — Понимаю, звонок довольно странный, но это Делайла Дарлинг. Мы не общались целую вечность, но я вспоминала о тебе. Не так давно я случайно встретилась с Дэниэлом…

Черт! Зачем я сказала про Дэниэла? Это же верный способ оживить дурные воспоминания.

— Э-э… не важно, — продолжила я. — Просто вспомнила, как здорово нам было вместе когда-то, и… не знаю… иногда я скучаю по тебе.

Ну да, еще глупее — прошло одиннадцать лет!

— В смысле вспоминаю о тебе. — Я пыталась поправиться. — В общем, позвони мне как-нибудь.

Оставив номера домашнего и мобильного телефонов, положила трубку и опустила голову на ладони.

Черт!

Надо было заранее отрепетировать.

Внезапно зазвонил телефон, я даже вздрогнула от неожиданности. Нэйт не мог перезвонить так быстро (он же в тюрьме), я взглянула на определитель. Это Колин.

— Ну, и как идут дела с шеф-поваром? — сразу же поинтересовался он.

Идут? Даже смешно — уже прошли.

— Не твое дело, — огрызнулась я, все еще злясь на него за вчерашнее.

— Ладно, ладно, — шумно вздохнул он. — Не понимаю, отчего ты такая скрытная. При том что Китти такая откровенная и общительная.

— Китти? — с недоумением переспросила я. — Ты имеешь в виду мою маму, Китти?

— Именно так, твою маму Китти.

О нет! В животе все оборвалось.

— А-а… откуда ты знаешь, как зовут мою маму?

— Она сама представилась сегодня утром, когда разбудила меня в восемь часов, барабаня в дверь.

Я тут же вспомнила сообщение Мишель. Черт! Нужно было выполнить ее просьбу — перезвонить маме.

— А почему моя мама барабанила в твою дверь? — спросила я, хотя совершенно не желала слышать ответа на свой вопрос.

— Она стучала в каждую дверь. Просто я оказался тем счастливчиком, который все-таки открыл. Она разыскивает тебя. И очень обеспокоена. Она сказала, что оставила множество сообщений для тебя, но ты не перезвонила, поэтому она попыталась найти тебя на рабочем месте и услышала, что тебя уволили. Я спросил, не пыталась ли она звонить на мобильный, и она сообщила, что у тебя его нет. Делайла… почему же ты не дала матери номер своего мобильного телефона?

— Ты же ее видел, — защищалась я. — Ты бы на моем месте дал?

— Собственно говоря, я дал ей свой, когда мы закончили пить чай.

— О, ты горько пожалеешь, попомни мои… погоди-ка… ты пил чай с моей матерью?

— Да, она в абсолютном смятении, ей необходимо было с кем-нибудь поговорить.

— Она в смятении? — Что за черт? — По поводу чего?

— Ну, Дейзи перенесла свою свадьбу. — Колин говорил так, как будто прекрасно знаком с ней. — Она состоится не через два года, а через два месяца, в середине июня в «Уолдорф-Астории». У Эдварда большие связи на Уолл-стрит и вообще, поэтому ему удалось назначить дату и все заказать.

Он продолжал говорить таким тоном, словно знаком и с Эдвардом тоже.

— Но Китти была совершенно спокойна, пока… — замолчал Колин.

— Пока?

— Пока не узнала, что Эдвард — иудей.

— Эдвард — иудей?

— Ага.

Иудей? Почему же я этого не знала? Почему Дейзи ничего мне не сказала? И вообще никому?

— Постой… Он черный и при этом иудей?

— Так бывает. Про Ленни Кравитца слышала?

— Да, знаю, но это не обычное правило.

— Полага-а-аю, ты права.

Ух ты, Эдвард, оказывается, еврей. Ладно, это я переживу.

— Понятно, что маму эта информация застала врасплох, — заметила я. — Но почему она расстроена?

Может, она и сумасшедшая, но уж точно не антисемитка.

— Потому что брачная церемония Дейзи и Эдварда состоится не в католической церкви, и это разбивает ей сердце.

— Разбивает ей сердце? Умоляю тебя! — Мама все излишне драматизирует. — Колин, не будь дураком и не думай, что она ярая католичка. Когда я была маленькой, она иногда водила нас с Дейзи на мессу в местной больнице, потому что служба в часовне занимала всего двадцать минут.

Клянусь, все так и было.

— Уверен, у нее были на то причины, — пытался защитить ее Колин. — Она очень занятая женщина.

— Ладно, проехали. Итак, сейчас с ней все в порядке?

— Полагаю, да. Когда виски начало действовать, она, кажется, успокоилась.

— Виски? Колин! Ты поил мою мать виски в восемь утра?

— Эй, не надо вцепляться мне в глотку! Ничем я ее не поил. Она сама вытащила фляжку из сумочки и добавила себе в чай.

— Не может быть, — не поверила я.

— Серьезно. Маленькая серебряная фляжка с монограммой.

— С монограммой?

— Ага.

— О Бо… — Мне не верилось — моя мать носит с собой фляжку с монограммой. Странно, но я начала уважать ее.

— Ты должна ей позвонить, — заметил Колин. — Но не раньше трех. У нее сегодня йога.

— Йога… ага…

После долгой паузы Колин несколько неохотно проговорил: