— Вылезай, — приказал он.

— Мне нужны деньги, — сказала она.

— О нет, — ответил он. — Даже не надейся.

— Джош… — Она положила руку ему на ногу.

— Я уже занимал тебе деньги, — напомнил Джош. — И не забывай, что ты по-прежнему мне должна. То, что ты попросила у меня еще раз и я сказал «нет», еще не значит, что ты ничего мне не должна. Ты должна мне двести долларов, Диди.

— Я знаю, но…

Джош выбрался из машины, подошел к пассажирскому сиденью и открыл дверь.

— Вылезай, — повторил он.

— Ты не любишь меня.

Такая беспомощная. Постоянно. Диди совершенно не изменилась со старших классов. Джош снова посмотрел на ее футболку. «Малышка». «Это точно», — подумал он. Джош наклонился к Диди и отстегнул ремень. Затем он взял ее за руку и вытащил из машины. Он действовал мягко, но настойчиво, точно так же, как вел бы себя с Блейном. Джош знал, как обращаться с Малышкой; он каждый день имел дело с детьми.

— Мне нужно всего пятьсот долларов, — сказала Диди.

— Мне жаль, — произнес Джош, — но я ничем не могу тебе помочь.

— Тебе НЕ ЖАЛЬ! — завопила она. У нее текло из носа, она снова плакала и икала, как пьяница из мультфильма. — Тебе ни капельки не жаль, тебе все равно, что со мной происходит! — Ее голос был пронзительным и истерическим, словно она хотела, чтобы ее соседи выглянули наружу, расценили ситуацию как мелкое хулиганство и вызвали полицию.

— Эй, — сказал Джош и посмотрел на дом, в котором Диди снимала квартиру; он осмотрел двор и деревья вокруг. Теперь ему хотелось, чтобы кто-то вышел, спросил, что происходит, и помог ему с ней справиться, но вокруг никого не было. — Диди, ты не можешь так орать. Возьми себя в руки.

— Да пошел ты, — сказала она.

— О’кей, я ухожу, — ответил он.

— Мне нужны деньги, — повторила Диди. Она прижала кулаки к ушам и начала колотить по ним, пока ее лицо не покраснело. Джош смотрел на нее с недоверием. Ее поведение было настолько ненормальным, что он подумал, не притворялась ли она, потому что такие сцены он видел только в мыльных операх; это было поведение нищих, угнетенных людей с преступными наклонностями из сериала «Копы».

— Диди, — сказал Джош. — Зайди в дом и выпей стакан воды. Прими душ. Успокойся.

Она посмотрела на него одновременно коварным и отчаянным взглядом.

— Если ты мне не поможешь, — произнесла Диди, — я покончу с собой.

Он протянул руку и схватил ее за подбородок.

— Ты забыла, с кем разговариваешь, — сказал Джош. — Это не смешно.

Теперь он действительно разозлился, потому что услышал точный расчет в тоне ее голоса. Она знала, с кем говорит. Она пыталась с выгодой для себя использовать смерть его матери. Это была истинная змеиная натура Диди; так она пыталась давить на него. Теперь Джош стоял со сжатыми кулаками. Но нет — раздражаясь, он только помогал ей выиграть. Диди, вероятно, почувствовала, что перешла границу, поскольку ее тон сменился на жалобный.

— Это ведь всего пятьсот долларов. Джош, я знаю, что они у тебя есть.

— Нет, — сказал он, подумав: «Будь последователен». — Прощай, Диди.

* * *

Никто не удивлялся тому, как быстро летело время, сильнее, чем Мелани, — проходили дни, потом неделя, затем еще одна неделя. И она все еще была в Нантакете. Она не могла понять, осталась ли она здесь просто по инерции (может, она не могла решиться поехать домой?) — или ей начинало здесь нравиться. Первые дни были просто ужасными, Вики и Бренда постоянно ссорились, потом Вики ссорилась с Тедом, а Мелани все время тошнило. Она спала или купалась, пытаясь смягчить острую боль от связи Питера с Фрэнсис Диджитт. Эта боль была такой сильной, словно Мелани сломала руку, у нее был открытый перелом и кость прорвала кожу, а на открытую рану кто-то налил мексиканского соуса «чили». Но однажды утром Мелани проснулась, и ее первые мысли были не о Питере и Фрэнсис, а о том секрете, который хранило ее тело. Она подумала о крошке внутри нее, человеке размером с фасоль, жизни, которая зародилась и крепла в ее теле. Этот ребенок, в отличие от всех остальных (семь попыток, одиннадцать зародышей), захотел, чтобы Мелани была его мамой. Она была на седьмой неделе беременности, и, хотя ее тело выглядело, как и прежде, она любила лежать на кровати, гладить рукой живот и представлять, что слышит биение крошечного сердечка. Каждое утро в это самое время на калитку у окна Мелани садился крапивник и исполнял для нее серенады. Но она представляла звук бьющегося сердца, и серенады крапивника были лишь прелюдией к той музыке, которую на самом деле слушала Мелани. И еще она лежала, ожидая потрескивания ракушечника под шинами. Это приезжал Джош.

Так, подумала Мелани, со мной что-то не в порядке. Он почти на десять лет моложе меня. Он учится в колледже. А я для него — старая женщина, старая беременная женщина. И все же — что по этому поводу сказал бы Вуди Ален? Сердцу не прикажешь. (Были ли ее желания такими же аморальными, как у Вуди Алена? Может быть; кто знает?) Мелани ничего не могла поделать со своими чувствами, а она испытывала счастье каждый раз, когда слышала, как ракушечник хрустит под шинами его джипа, как хлопает дверца машины, как открывается калитка, радостно кричит Блейн и голос Джоша произносит: «Эй, дружище, как дела?»

Потом Мелани выбиралась из постели и шла на кухню, где она пила чай с тостом, пока Джош завтракал. В идеале она хотела совершить пятимильную пешую прогулку, искупаться и переодеться, она хотела бы завтракать с ним, намазывать маслом пшеничные лепешки, зачитывать ему что-то смешное из «Глоуб». Вместо этого она могла только прихлебывать чай, клевать тост и поддерживать самую стандартную беседу.

Мелани расстроило известие о том, что Джош учится на писателя, — не то чтобы она имела что-то против студентов-писателей, но это неким образом объединяло его с Брендой. Мелани слышала, как они шутили насчет творческого кризиса. «Это случается даже с лучшими из нас», — говорил Джош, а Бренда обращала на него внимание и говорила: «Повторяй мне это почаще». Писательское ремесло объединяло их, и это раздражало Мелани и заставляло испытывать к Бренде еще большую неприязнь, чем она уже испытывала. Вряд ли ей стоило упоминать, что она тоже любила литературу. Она читала как серьезные литературные романы, так и бульварное чтиво. Мелани была большим поклонником Донны Тарт и Маргарет Этвуд — и Норы Робертс. Она читала рассказы в «Нью-Йоркере», может, не каждую неделю, но достаточно часто. Но Мелани понимала, что чтение и написание книг — это разные вещи; у нее не было ни малейшего желания написать рассказ или роман. Она даже не знала бы, с чего начать.

Мелани пыталась придумать, что она могла рассказать о себе такого, что могло бы сблизить ее с Джошем. Она изучала историю в колледже Сары Лоренс, провела год в Таиланде, преподавая английский. Она прикасалась к Золотой ноге Будды, добиралась из дому до школы по реке, купила когда-то на птичьем рынке длиннохвостого попугая и назвала его Роджером. Спустя шесть недель Роджер перестал петь, а потом умер. Когда Мелани вспоминала эти любопытные факты из своей биографии, Джош кивал, и пережевывал еду, и даже казался заинтересованным, по крайней мере до тех пор, пока в кухню не входила Бренда за своим кофе. Бренда каждый раз приковывала к себе его внимание. Джош смотрел на Бренду. Это стало для Мелани частью ежедневного ритуала — считать, сколько раз Джош посмотрел на Бренду, а потом ревновать. Как Мелани могла его обвинять? Бренда была красива и недоступна; она жила в доме со всеми ними, но видно было, что мысленно она где-то далеко. Возможно, со своим любовником в Нью-Йорке, а может, с адвокатом, на чьи звонки она упорно не отвечала, или со своим дурацким сценарием. Бренду уволили из «Чемпиона» со скандалом на почве сексуальных отношений — знал ли об этом Джош? Знал ли он, что у нее были проблемы с законом? Бренде как-то удалось подняться над тлеющим огнем своего недалекого прошлого и восстановить контроль над своей жизнью. Она не только писала сценарий, что казалось Джошу просто восхитительным, но еще и окружила себя чем-то вроде ореола, заботясь о Вики и детях, когда ни Джоша, ни Теда не было рядом. Мелани чувствовала, что испытывает к Бренде все большую ненависть, и в то же время хотела быть похожей на нее.