Сместившись еще чуть левее, Самурай не спеша взял на прицел пулеметчика, но на этот раз удача от него отвернулась, а может просто он слишком долго думал об обходящей его группе и, не собравшись для качественного выстрела, слишком сильно дернул спуск. Короче не попал, пули безобидно шлепнули в мякоть древесного ствола, за которым и укрывался жандарм. В панике тот перекатился в какую-то вымоину, из которой виден был лишь задранный пулеметный ствол, достать его там никакой возможности не было, впрочем, и его пуль теперь можно было не опасаться. Уходя от огня разъяренных товарищей напуганного пулеметчика, Самурай сместился вправо и вновь принялся терпеливо ждать. В этот раз впрочем долго скучать не пришлось. Два мощных взрыва рванули застоявшийся влажный воздух над джунглями, ударная волна пронеслась, срывая листья с деревьев. Вслед ей летели вопли ярости и мучительной боли. "А вы как хотели, ребятишки? У дяди Паши все по науке, дядя Паша в военном училище не зря учился. А вы что же, по легкому его взять хотели? Нет, ребятишки, по легкому здесь не выйдет…" — злорадно прошептал он, прикидывая, сколько жизней унесли заранее расставленные на наиболее вероятных направлениях подхода растяжки. С достаточной долей вероятности посчитать не получалось, и он решил, не кривя душой, записать на каждую гранату один труп, может и больше, но уж один-то наверняка. Итого пять — ноль, неплохо, неплохо…

Шальная пуля, пущенная каким-то везунчиком на удачу, ударила его в бедро, когда счет дошел до восьми. "Ну вот, сколько веревочке не виться, а конец все равно будет", — философски решил Самурай, осматривая рану. Рана не понравилась катастрофически, задета бедренная артерия, ярко-алая кровь фонтанировала веселой струей, абсолютно не реагируя на все попытки ее как-то остановить и пережать. Самурай физически чувствовал, как вместе с кровью так же стремительно, как она изливается, уходят силы. Он знал, что это лишь самообман и, что реально кровопотеря скажется лишь через несколько минут и то, он вполне сможет еще продержаться какое-то время, но мерзкое ощущение панического страха, что он вот-вот потеряет сознание, и живьем попадет в плен, делало свое дело. Дрожащими руками он попытался перехватить раненую ногу резиновым жгутом, однако из этой затеи ничего не вышло, место ранения было слишком высоко и резинку приходилось затягивать через пах и подвздошную кость, наискось, она соскальзывала, больно проезжалась по ране и абсолютно не пережимала артерию. Он знал, что можно остановить кровь сильно надавив кулаком под ягодицей, но для этого нужен был второй человек, сам себе в нужное место не нажмешь, а Кекс все также тяжело дышал, не приходя в сознание и на его помощь рассчитывать было нечего. Жандармы как-то подозрительно редко постреливали, видимо пользуясь неожиданным затишьем, подбирались ближе, выходили на рубеж последнего броска.

Эта мысль заставила его прекратить бесполезную возню с раной и схватиться за сумку с гранатами, меньше всего на свете ему хотелось попасть в руки жандармов живым, да и по отношению к бесчувственному Кексу это выглядело бы предательством. Наконец в его кулаках оказались крепко зажатыми две «феньки» с вырванными кольцами, ребристые теплые тела гранат в ладонях подействовали успокаивающе, а может уже подкатывала вызванная потерей крови слабость, не оставляя сил на лишнее волнение. Голова стала пустой и легкой, мысли были стройные хрустально звонкие, а боль в ране практически не тревожила, даже когда он, отталкиваясь здоровой ногой, подполз поближе к Кексу, положив голову ему на плечо. Жандармы почти прекратили огонь, лишь пулемет периодически взлаивал короткой строчкой, больше для порядка, чем реально надеясь куда-нибудь попасть.

Самурай смотрел в небо, тонул, растворялся в голубом океане, становясь его неотъемлемой частью. Странно, но небо было таким же глубоким и ярким как в России, таким же все понимающим и загадочным, да полно это было оно, то же что и на Родине. И это родное небо, неожиданно глянувшее сверху, чтобы поддержать его умирающего в чужой стране, за чужое дело и под чужим знаменем, так растрогало Самурая, что на его глазах выступили слезы и он, потянулся к нему, такому нежному и зовущему, взмахнул руками, будто журавль крыльями, и еще успел скорее почувствовать, чем услышать, как отскочили с гранат предохранительные рычаги.

Он не видел выскочивших из зарослей жандармов, не слышал их торжествующих, а потом испуганных воплей, когда разглядели гранаты на раскрытых ладонях лежащего на земле, перемазанного грязью и кровью парня. До последней секунды он видел лишь хрустальную глубину небосвода, и когда пришло время, шагнул навстречу ему, широко и прямо, так же как жил.

Воздушный лайнер заходил на посадку, вычерчивая над аэропортом традиционный круг почета. По глазам резанула бирюзовая морская гладь, затопившая половину зрительного поля иллюминатора, и Бес инстинктивно зажмурился, прикрывая веками обожженную сетчатку глаз от радужных бликов, кипевших на бескрайнем водном пространстве. Химический ожог сетчатки остался на память о годах проведенных в военном училище и неудачно вырванном из противогаза клапане. Конечно, это была не единственная памятная «отметина». Интенсивный курс физической и боевой подготовки в свое время наградил Беса многочисленными переломами, вывихами, растяжениями и просто ушибами. На большинство этих "боевых ран" он просто не обращал внимания и даже не помнил где, и при каких обстоятельствах их заполучил. Теперь же они все громче заявляли о себе неожиданными болями в суставах и разорванных связках при перемене погоды, тупой ноющей тяжестью в многократно нокаутированной голове и повышенным внутричерепным давлением. Пока с бунтующим организмом удавалось договариваться по-хорошему, пачками глуша анальгетики и устраивая себе периодические "чистки от шлаков" — временные периоды отказа от алкоголя и сигарет, сопровождавшиеся попытками вести здоровый образ жизни. Честно говоря, надолго его никогда не хватало — слишком скучным получался этот самый здоровый образ, как говорится: пить и курить вредно, а помирать здоровым обидно.

Вот и сейчас видимо сказался многочасовой перелет со сменой временных и климатических поясов, только в висках уже потихоньку начинало пульсировать маленькое надоедливое сверло — предвестник очередного жестокого приступа головной боли. Он знал, что не пройдет и получаса, как голову будет пронзать раскаленный вертел, наполняющий все тело жгучей ломающей и гнущей тяжестью, не дающей сосредоточиться на реальности, заставляющий сознание полностью тонуть в этом мутно-багровом сверкающем яркими парящими в пустоте за закрытыми веками мушками океане. Никуда не денешься — неизлечимые последствия тяжелой контузии, врач предупреждал. Предотвратить надвигающийся приступ можно было только горстью очень сильных анальгетиков, бывших сами по себе ядом и сжигавших организм изнутри. В последнее время головные боли участились, и не проходило недели, чтобы он не глотал эти чертовы таблетки, причем в дозах раз в пять превышающих предельные, указанные в инструкции приложенной к упаковке. Эти гиппократы полные кретины — ну не действуют на него две положенных таблетки, хоть ты тресни, а надо выпить по крайней мере шесть, меньшую дозу можно даже не употреблять — что пил, что не пил. Вот только уж очень неприятные побочные последствия у этих препаратов. Знакомый доктор как-то застав его во время приема таблеток, выразительно покрутил пальцем у виска: "Ты же сжигаешь себе желудок, придурок! Через пару лет станешь инвалидом…" "Эти пару лет еще надо прожить!" — отшутился тогда Бес.