– Извини меня за те слова. Это я не со зла. Поверишь ли, нет – не знаю, но я все делала для того, чтобы разозлить тебя, чтобы ты все-таки выстрелил. В сущности, это и было моей целью.

Она повернулась и поставила перед ним на стол блюдо с горячими пирожками. Налила чаю.

– Вода из Каменки? – спросил он, словно ему хотелось, чтобы хотя бы вода в доме была родниковая, из Каменки, как в те времена, когда он жил здесь.

– Из Каменки. Дима всегда привозил воду из Каменки.

Послышался звук мотора подъезжавшей машины, и Лена бросилась к окну.

– Лева приехал! – радостно сообщила она.

17

Герман вернулся домой ночью. И был счастлив, что ничего-то в его душе не изменилось! Что он по-прежнему здоров и в состоянии адекватно осознавать случившееся. Ну да, Рубин молчал все эти полгода, но это было его право. Главное, что он счастлив. Он скоро станет отцом. А остальное – надо ли об этом вспоминать?

Он по привычке сел за рояль. Взял несколько аккордов. К счастью, в квартире была хорошая звукоизоляция и он мог спокойно играть в любое время суток, не тревожа соседей.

Сейчас, когда работа над музыкой к фильму завершилась, он снова почувствовал в себе некую пустоту. Но это была хорошая пустота. Он просто устал, и ему требовался перерыв, чтобы прийти в себя и наполниться новыми мелодиями, как родниковой водой.

Он взял еще несколько аккордов, пробежался по своим любимым темам и вдруг понял, что на данный момент был бы счастлив, если бы ему предложили написать какую-нибудь оперетту! Что-нибудь легкое, веселое и изящное! Вот если бы сейчас, когда он находится в таком благостном, умиротворенном состоянии духа, ему поручили бы писать музыку к повести Бунина «Митина любовь», он ни за что не справился бы с этой задачей. И уж никогда бы ему не пришла в душу мелодия смерти Мити и его любви.

Тогда же, когда он был под впечатлением от историй жизни и судьбы Лены Исаевой и Димы Кедрова, когда нервы его были расшатаны и в его душе поселилась неприятная нервная дрожь, он и текст Бунина воспринимал как-то иначе – болезненно, и очень хорошо понимал и жалел Митю. И даже тот холод, который описывал Бунин, ту сырость природы, сопутствовавшую короткому предсмертному периоду жизни Мити, он как бы чувствовал сам, и ему постоянно хотелось надеть теплый свитер и забраться под одеяло.

Герман, желая проверить свои сегодняшние чувства, достал с полки потрепанный томик Бунина и открыл заложенную страницу:

Нет, он не такой, как Митя, он излечился от своих страхов, и внутренняя дрожь его исчезла вместе с желанием согреться. Он был силен, здоров, и ему хотелось куда-то идти, ехать, отправиться в далекое путешествие, ему хотелось каких-то новых встреч, женщин, новой жизни, к которой он уже был готов. И это счастье, думал он в который раз, что работу я закончил, что Митя остался в прошлом.

Еще он удивлялся, как ему удалось точно воспроизвести в своей музыке душевное состояние Мити перед самым выстрелом. Откуда ему было знать о той боли, какую испытывал Митя перед смертью? Ведь он-то сам так никогда и никого не любил! И как же хорошо, что он не такой уж чувствительный, «без кожи», как Митя. У него есть кожа, и он никогда бы не допустил, чтобы женщина довела его до подобного состояния, до смерти… лучше уж ненавидеть женщин и относиться к ним с презрением, ожидая от них предательства в любую минуту.

Однако музыку он написал, и она доводила слушателей до слез. Вероятно, сказал однажды Рубин, всем хочется научиться так любить, как Митя, но все боятся этого.

Все, довольно о Мите. Его больше нет! Работа завершена. Теперь осталось самое интересное – дождаться, когда закончатся съемки и его пригласят посмотреть результаты усилий огромного количества людей.

Сейчас же он спокоен, у него все хорошо, он пребывает в гармонии с самим собой, только Рубина нет. С ним можно было бы поделиться всем, что он узнал только что, оказавшись в доме Кедрова. И как же тяжело, когда не с кем поговорить! Нет, конечно, у него полно друзей-приятелей, с которыми можно поболтать ни о чем, так просто, потрепаться. Не постоянно ведь в жизни обычных людей происходит что-то такое, о чем нельзя говорить даже с друзьями. Разве что с близкими. Но у него такой человек только один – Рубин. И он и так все знает. Но ему, Герману, требуется все как-то осмыслить, разделить с кем-то свое удивление, потрясение! С кем?

Он позвонил Веронике. Человеку близкому и посвященному. На мобильный. Она сразу взяла трубку.

– Вероника, это я. Ты занята?

Он задал идиотский вопрос, если учесть, что уже почти наступила ночь, двое ее прелестных малышей спят в своей спальне, а она сама наверняка лежит в постели либо в объятиях мужа, либо просто засыпает, одним глазом досматривая какой-нибудь фильм по телевизору.

– Нет, не занята, – голос ее звучал вполне бодро. – Представляешь, только что думала о тебе! Вспомнила, как ты ко мне неожиданно пришел, и подумала – вот бы ты повторил свой эмоциональный подвиг сейчас, когда я дома совсем одна! Миша в Австрии. Детки мои у мамы. А я сижу в одиночестве, пью вино. Представляешь?