Я сделал вид, будто крайне обрадовался этой идее, которая у меня самого как-то и не возникала. Но прекрасно знал, что соваться мне в МУР нет смысла, не возьмут при любом кадровом голоде. Непременно запросят характеристику с прежнего места службы, а уж труженики тыла вроде того генерал-майора, а то и он сам, уж понапишут такого… Нет уж, не стоит лишний раз о себе напоминать. Все равно не будет никакой пользы, раз клеймо на мне поставлено…

Я не сдался, не опустил руки, не запил. Еще и потому, что жена держалась молодцом, без ее моральной поддержки было бы хуже. Сначала решили вопрос с жильем. Сбережения как-никак имелись: все эти годы мое советское денежное довольствие перечислялось на сберкнижку в Советском Союзе, а оно было немаленькое, с разными надбавками за то и за это. А польского мне вполне хватало и на холостую, и на семейную жизнь. В отпуске мы особенно много не тратили. С женой обстояло точно так же, разве что ей, как вольнонаемной, дома платили не полную зарплату, а половину.

Сам я ничегошеньки в этом не понимал, но жена, с кем-то из знакомых посоветовавшись, обнадежила: денег хватит, хоть и придется ухнуть едва ли не все. В Москве тогда, надо вам сказать, было немало «черных маклеров» по торговле жильем. Нашли одного такого, он крутанулся – и досталась нам двухкомнатная квартирка в дореволюционной еще постройки доме в Замоскворечье. Тесная, но с центральным отоплением, газовой плитой и электричеством, отдельная. По тогдашним меркам – сущие хоромы.

А там и с работой срослось. Нас, туляков, так просто из седла не вышибешь, мы упрямые, не зря же наши мужики когда-то блоху подковали… Короче говоря, я однажды сел и крепенько, как раньше на фронте, прокачал ситуацию: может, и найдется что-то, способное пригодиться на гражданке?

А ведь есть! Весьма даже неплохое знание польского! Конечно, в МИД или во внешнюю торговлю и соваться не стоит, повторится тот вариант, что, несомненно, был бы с МУРом – но мало ли других мест, пусть и не столь престижных? Должны быть. Выбирать в моем положении не приходится.

И когда я стал старательно отрабатывать это направление, уже через пару недель нашел постоянное место – переводчиком в научном журнале. Никакого Первого отдела там не имелось, так что получилось. Зарплата, правда, к некоторому моему стыду, оказалась чуть поменьше, чем у жены, но тут уж выбирать не приходилось. Трудновато было в первое время – несмотря на все знание языка, с научной и технической терминологией почти не приходилось иметь дела, но я старался. В начале шестидесятых стали широко издавать иностранную литературу, в том числе и польскую, и я, уловив момент, перешел в одно немаленькое издательство. Там тоже поначалу пришлось туговато, не хватало на сей раз умения излагать литературно, но я и это препятствие одолел. Да так до пенсии оставался в той системе. Работа как работа, не столь уж и малопрестижная. Да и после того, как Лысого вышибли, дышать кое в каких смыслах стало полегче. Правда, ту формулировочку, из приказа, так и не сняли, хотя я делал раз осторожные подходы – но, в итоге, и черт с ней. Все равно поздновато возвращаться после двенадцати лет гражданской жизни, да и в остальном формулировочка эта особой роли в моей жизни никогда не сыграла. Главное, в шестьдесят пятом мне наряду с другими вручили медаль к двадцатилетию Победы – а это, по кое-каким неписаным правилам, означало если не полную, то частичную реабилитацию.

Дальнейшую мою жизнь описывать нет смысла – не было особенно интересного. Вот разве что… В семьдесят пятом меня пригласили в Польшу на День Победы. Уж не знаю, как там будет в восемьдесят пятом, учитывая непростую ситуацию в стране, – но раньше День Победы и в Польше отмечали, как надлежит, особенно круглые даты: что бы там ни было с историей и национальной спецификой, а Войско Польское участвовало в штурме Берлина.

Естественно, я больше встречался не с их армейскими ветеранами, а с людьми из КБВ – того, второго, где я сам послужил (корпус, кстати, просуществовал до шестьдесят пятого, да и тогда был не расформирован, а перешел из МВД в другое ведомство).

Польскую медаль к тридцатилетию Победы получил и я. Но, главное, встретился с теми двумя бывшими сослуживцами, которые в свое время считались добрыми приятелями. Хорошо посидели, хорошо поговорили. У них в пятьдесят шестом прошла своя кампания по охоте на тамошних «бериевских пособников», армия изрядно потопталась по госбезопасности – но обоим повезло, обошлось без неприятностей.

И я, так уж получилось, не сдержался, благо иным подпискам вышел срок давности. Рассказал им ту историю, главное, не особо углубляясь в детали. И спросил: хлопцы, а нельзя ли как-нибудь узнать, чем все кончилось касаемо Факира?

Еще когда они слушали, глаза знакомо загорелись у обоих – пусть оба давно на пенсии, инстинкт разыскника о себе непременно даст знать, это уж навсегда. И оба пообещали, задействовав старые связи, что-то выяснить.

Я не особенно верил, что у них получится, но оба были волкодавами старой школы, к тому же и у них наверняка истекли сроки особого режима секретности по некоторым делам. Назавтра к вечеру оба появились с коньяком, довольные.

Оказалось, что тогда же, в пятьдесят шестом, когда шла борьба с перегибами, охота на «перегибщиков», настоящих и мнимых, вот наподобие меня, реформы и прочие послабления, приказано было отменить ориентировки местной агентуре на Факира. Кто-то рассудил (быть может, не без резона), что за одиннадцать лет в деле не произошло ни малейших подвижек, и пора сдавать материалы в архив. И сдали…

Вот этими новостями из прошлого для меня та история закончилась окончательно…

Мое сегодняшнее мнение? Оно, знаете ли, остается тем же, что без малого тридцать лет назад. Я по-прежнему не знаю, что и думать. До сих пор остаюсь твердым материалистом, а потому принять объяснения Томшика и пана Конрада не могу, очень многое в себе пришлось бы тогда сломать. Но, с другой стороны, кое-какие обстоятельства…

Не знаю, что и думать. С такой позицией наверняка и помру. Ладно, признаюсь по совести: порой, очень редко, лезла в голову всякая дурь, давал я слабинку, представлялась Катька, ничуть не постаревшая за все эти годы, идущая по каким-то неведомым дорожкам под руку с этим… типом. Но такое, повторяю, случалось очень редко, и всякий раз я эти мысли быстренько прогонял. Пусть даже иные в свое время настаивали, что Борута приходит не из пекла, а из какого-то другого места, моя позиция остается прежней. Не знаю, что и думать. Вот и весь сказ…

Хотите верьте, хотите нет, но я однажды, в войну, своими глазами видел людей из будущего; вот как вас сейчас. И не просто видел – общался целый день. И верит мне кто или нет, но я всегда оставался в твердом убеждении, что они из будущего. Хотя никаких доказательств представить не могу.

Но давайте по порядку. Было это ранней осенью сорок четвертого. Линия фронта на участке нашей дивизии установилась или, выражаясь казенными оборотами, стабилизировалась. И наши, и немцы зарылись в землю, укрепили оборону. Наступило относительное затишье, даже без боев местного значения: артиллерийские перестрелки, и те были редкими, в основном шла контрбатарейная борьба, когда стреляют исключительно для того, чтобы противник ответным огнем выдал расположение своих батарей.